А страна тем временем запоем слушает песни Высоцкого. 9 мая сценаристы Семен Лунгин и Илья Нусинов (по их сценариям были поставлены фильмы: «Мичман Панин», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Внимание, черепаха!», в будущем — «Агония» и др.) отправились на Северный флот, чтобы принять участие в дальнем походе военных кораблей из Баренцева моря в Черное. Тогда они еще не знали, что одному из них — Нусинову — жить осталось всего лишь десять дней, и пребывали в отличном настроении. Вспоминает С. Лунгин:
«Когда мы приехали в ту рассветную рань во Внуково, первое, что услышали, была песня Высоцкого. Слов нельзя было разобрать, но свистящий хрип, то ли от дурной записи, то ли от неисправного магнитофона, нимало не смущал. На пленке был Высоцкий — это факт, остальное никого не интересовало. Все — и парень в провинциальной кепке, держащий в руке, как чемодан, тяжелый бобинный „маг“, и те, кто его окружали, и те, кто стоял поодаль, как мы, — получали явное удовольствие. Потом объявили посадку, и до — „уважаемые пассажиры, наш самолет…“ — и после в салоне передавали по самолетной трансляции одну из песен Высоцкого, которая от Москвы до Мурманска прозвучала раз пять, не меньше. Затем в Мурманске, в ожидании автобуса на Североморск, мы зашли в ресторан, где ширококостные северяне пили шампанское из толстобоких фужеров, в которые они еще крошили плиточный шоколад. В то время там так веселились. И в ресторане тоже заводили Высоцкого…
В маленьком, тесном, скачущем по нелучшей дороге автобусе на коленях у сидящего на первой скамейке лейтенанта стоял магнитофончик, вернее, лейтенант держал его на весу, чтобы амортизировать тряску по ухабам. Пел Высоцкий, и пел он всю нашу дорогу на север. Кончалась пленка, ее ставили заново. Слушали певца серьезно, глядя в одну точку, даже не поворачивая головы к окнам, за которыми был виден залив с миллионом шевелящихся мачт стоящих у берега рыбацких судов и серые сопки в серой дали. Я даже поймал себя на мысли, что меня почему-то не бесит этот непрекращающийся интенсивный хрип, он выражал что-то мне неведомое и был подлинной средой обитания в этом крошечном автобусном мирке.
К концу пути нам с Ильей стало казаться, что этот голос и эти песни, как неотъемлемая часть принадлежат обществу военных моряков. А как потом выяснилось, и летчиков тоже. Да что говорить! Всех людей, у которых есть потребность пережить некоторое очищение, полно выразив (вместе с Высоцким) свое личное отношение к действительности. Когда в Североморске мы, побрившись, пошли в Дом офицеров обедать, то… надеюсь, ни у кого не вызовет удивления, что из динамиков, укрепленных по обеим сторонам фронтона этого помпезного, сталинского стиля здания, на всю площадь, до самых причалов опять-таки рокотал набрякший страстной силой голос Высоцкого, соединяя землю, воду и небо…»
Что касается самого Высоцкого, то он 10 мая дал двухчасовой концерт для персонала медсанчасти № 11.
В пятницу, 15 мая, Высоцкий позвонил из больницы домой своему коллеге по Театру на Таганке Валерию Золотухину, чтобы расспросить его о ситуации в театре, о Любимове.
— Валерик, я тебя прошу, поговори, пожалуйста, с шефом, а то мне неудобно ему звонить, — вещал по телефону Высоцкий. — Скажи ему, что я перешел в другую больницу, что мне обещают поправить мое здоровье и поставить окончательно на ноги. Я принимаю эффективное лечение, максимум пролежу недели две — две с половиной и приду играть. Что я прошу у всех прощения, что я все понимаю…
Золотухин, который почти за два месяца так и не вырвался к приятелю в больницу, обещал сделать все, о чем он просит.
О том, какие невеселые чувства одолевали в те дни нашего героя, говорит и его письмо Марине Влади, датированное 25 мая. Цитирую: «Любимов пригласил артиста „Современника“ (Игоря Квашу. — Ф. Р.) репетировать роль параллельно со мной. (Речь идет о роли Гамлета. — Ф. Р.) Естественно, меня это расстроило, потому что вдвоем репетировать невозможно — даже для одного актера не хватает времени. Когда через некоторое время я вернусь в театр, я поговорю с «шефом», и, если он не изменит своей позиции, я откажусь от роли и, по-видимому, уйду из театра. Это очень глупо, я хотел получить эту роль вот уже год, я придумывал, как это можно играть… Конечно, я понимаю Любимова — я слишком часто обманывал его доверие, и он не хочет больше рисковать, но… именно теперь, когда я уверен, что нет больше такого риска, для меня эта новость очень тяжела. Ладно, разберемся…»
Выписавшись из больницы, Высоцкий спустя несколько дней — 31 мая — навестил дома Валерия Золотухина. Они не виделись почти два месяца, все то время, пока Высоцкий лежал в больнице. Их разговор продолжался несколько часов. Говорили в основном о театре, о «Гамлете», которого ставил Любимов. Зашла речь и об отношениях Высоцкого с Мариной Влади. После январского скандала, после очередного срыва Высоцкого и попадания его в больницу, эти отношения дали серьезную трещину. Однако Высоцкий с радостью сообщил приятелю, что с Мариной они, кажется, помирились.
К слову, о Влади. 1 июня в столичных кинотеатрах состоялась премьера фильма Сергея Юткевича «Сюжет для небольшого рассказа», где возлюбленная Высоцкого исполнила роль другой возлюбленной, а именно — Лики Мизиновой, в которую был влюблен Антон Чехов. Спустя двенадцать дней после премьеры Влади прилетела в Москву мириться с мужем. Как раз к ее приезду в Москве запустили еще один фильм с ее участием — «Время жить», который крутили на Малой спортивной арене в Лужниках 15–21 июня.
Между тем с начала месяца Высоцкий вновь впрягается в работу в родном театре. 5 июня он выходит на сцену в спектакле «Жизнь Галилея».
7 июня он дает домашний концерт у В. Савича, где исполняет следующие песни: «Бросьте скуку, как корку арбузную…», «Едешь ли в поезде, в автомобиле…», «Запомню, оставлю в душе этот вечер…», «Не писать мне повестей, романов…», «Нет меня — я покинул Расею…», «Она была чиста, как снег зимой…», «Переворот в мозгах из края в край…» и др.
Первая песня была написана к фильму «Один из нас» Г. Полоки, где Высоцкому, как мы знаем, сниматься так и не довелось. Вторая песня была шуточная и носила соответствующее название — «Веселая покойницкая». Однако у нее имелся подтекст — естественно, протестный, который был озвучен автором в конце песни:
…Всех нас когда-нибудь ктой-то задавит —За исключением тех, кто в гробу.
Под «задавит» Высоцкий, судя по всему, имел в виду «попасть под каток власть предержащих».
