И Сергей, то есть Великий князь Сергей Александрович, тоже заболел театром. Положение ему позволило поставить пьесу на Эрмитажной придворной сцене. Играли «Бориса Годунова». Недоброжелатели шептались: «Бриллиантов на сцене больше, чем талантов». Участвовали в спектакле два Великих князя: сам Сергей Александрович и Павел Александрович.
Павла Александровича считали прекрасным актером, дамы на представлениях с его участием плакали. Сергей Александрович, слывший человеком с плохим характером, относился ко всему очень придирчиво, к тому же он был «хозяином» спектакля. Его придирчивость и сверхмерная серьезность парализовали некоторых актеров и нередко рождали дурацкие курьезы.
Так, на одном из представлений «Бориса Годунова» в сцене венчания Бориса на царство перед ним проходит целый ряд иностранных послов с приветствиями, в том числе – папский нунций. Его играл Димитрий Нейдгарт, Преображенский офицер, впоследствии градоначальник Одессы. Однажды, вместо того чтобы представиться: «Нунций папы», он сказал: «Нунций папский», а на следующей репетиции провозгласил: «Нунцский папский», что вызвало всеобщее веселье. Только Сергей Александрович насупился и просил Нейдгарта в другой раз быть внимательнее, чем сковал актера еще больше: всякий раз при приближении страшного места он впадал в замешательство и выпаливал не то, что надо. Но на последнем представлении он пошел еще дальше: докладывая о шведском после Эрике Гендриксоне, он сказал: «Посол Эрик Норденстрем», а это было имя самого модного в то время в Петербурге военного портного. Не только вся труппа, в большинстве состоявшая из гвардейских офицеров, хохотала, но и двор царя Бориса трясся от сдерживаемого смеха, а сам царь, в бармах и шапке Мономаха, прятал в большой красный платок свое не менее красное от смеха лицо. Один только царевич Федор – Великий князь Сергей Александрович – рядом с хохочущим отцом был мрачен и не поддавался всеобщей заразе веселья…
Константин Константинович был на этом спектакле, не мог не смеяться. И был уверен, что с постановкой трагедии «О Гамлете, принце Датском» в его переводе ничего подобного не случится.
Трагедия сначала была представлена в «Измайловских досугах», 17 января 1897 года, и вызвала не громкий, но достаточно живой интерес. Великому князю, исполнявшему роль Гамлета, говорили, что, даже имея способности, трудно отважиться сыграть одну из труднейших ролей мировой драматургии. Поздравляли с успехом. Это дало повод показать спектакль в Мраморном дворце. Публики должно было собраться много. А главного исполнителя с утра обуревали страх и волнение. Вместе с тем страстно и мучительно хотелось играть. Стоя за кулисами и ожидая своей очереди выйти на сцену, он умирал от волнения, крестился и молился Богу. А потом спрашивал себя, вспоминая это свое состояние: «Грешно ли это?» И отвечал: «Не думаю: в драматическом искусстве, как и во всяком искусстве, есть Божия искра. И играть хочется не из пустого тщеславия, а любя искусство, которое захватывает в свою сеть когда-то живших и ныне живущих, объединяет их любовью и красотой».
Он долго в тот вечер не ложился спать. Голова горела, а руки были ледяными. Вспоминались все подробности: как трудно было произнести первые слова, вытащить меч, как дрожали ноги от волнения и как потом наступил покой, пришла уверенность и стало легко дышать и играть.
Успех был необыкновенный. Все говорили, что «Гамлета» надо показать Царю и спектакль перенести с этой маленькой сцены на Эрмитажную… Однако для этого надо было подготовиться. Прошло время, и чтобы продолжать репетиции, в Мраморном зале установили большую сцену. Николаю II спектакль понравился:
– Костя, готовь спектакль к Эрмитажной сцене. Но прежде тебе как представителю Дома Романовых надо ехать в Черногорию, на свадьбу сына Князя Черногорского – Наследника Даниила.
Так всё остановилось. Дивный Эрмитажный театр как бы растаял в туманах горной страны. * * *
С Домом Князя Черногории Николая I Царская семья была связана родственными узами: Великий князь Петр Николаевич (сын Великого князя Николая Николаевича-старшего) с 1889 года был женат на Княжне Черногорской Милице Николаевне.
Накануне отъезда Царь пригласил к себе Константина. Стояла июльская жара, но в кабинете было прохладно и уютно. Среди прочего речь зашла о славянском братстве.
– У Пушкина есть строки об этом, – сказал Царь, но откуда, не вспомнил.
– Это из стихотворения «Клеветникам России»: «Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? Вот вопрос».
– Да, да, – кивнул Николай и взглянул на свитскую парадную форму Константина. – Жара, а ты слишком наряден. Вот, возьми. – Он протянул бриллиантовое ожерелье для невесты княжеского сына – Ютты: – Передай Князю Черногории Николаю мой царский поклон.
В день отъезда у Константина состоялся довольно неприятный разговор с Мама: ей была не по сердцу поездка сына в Черногорию. «Сказывалось столкновение германского духа со славянским», – с этого он начал вести дневниковые записи в июле 1899 года.
...
«Вторник. 6.
В дороге читал о Черногории, знакомился с этой необыкновенной, своеобразной, особенно привлекательной страной».
«Четверг. 8. В 2 пришел из Триеста пароход. На нем и поплыли. Но что за ночь – волшебство! Тишина, светлый месяц, звезды. Далматинский берег очень живописен. Если бы не владычество Австрии!»
«Пятница. 9 июля. Утром пароход заходил в Рагузу (Дубровник). Что за дивное утро! Что за чудесные виды на прибрежные горы и скалы! Сейчас же от восхищения стихи завертелись в голове… Голубое, как сапфир, море, отовсюду замкнутое высочайшими горами, а в глубине залива, высоко и далеко – Черногория, там, под облаками. Обидно вспомнить, что наш император Александр I письмом Владыке Петру II принудил его отдать Котор [54] Австрии!! Австрийцы портили мне впечатление, если только можно испортить: оно было так необыкновенно, так величественно. – Прошел вдоль караула, отделался от австрийского начальства любезными фразами и – поскорее с Нарышкиным в коляску. На козлах два черногорца в живописной одежде. Кучер в красном, расшитом золотом на спине, а рядом с ним «пернаник» – один из 60 телохранителей Князя, в малиновом сукне с черными на спине шнурами. И так эти черногорцы честно смотрят прямо в глаза, так приветливо улыбаются. Я вздохнул свободно, оставив за собою австрийцев. Перед нами отвесная высочайшая стена; дорога каким-то чудом лепится по ней, извиваясь змейкой. Все выше и выше! Которский залив все дальше и дальше и глубже к бездне под ногами. Вот попадаются черногорцы-рабочие… Я крикнул им: «Помогай Бог» – и один из них, молодой, с милым открытым лицом, так весело закричал мне в ответ: «Добра все встреча!» Все выше и выше! Вот мы на вершине, внизу Которский залив кажется уже только милым бирюзовым озером. Мы на границе. Меня встречает Мирко, второй сын Князя, молодец, 20-летний красавец, с прекрасным, каким-то соколиным лицом. Мы знакомы с 96 года, оба сочувствуем друг другу. Расцеловались. С ним наш поверенный в делах К. А. Губастов, его чиновник С. А. Лермонтов, воспитатель Мирка русский полковник Сумароков и два молодца черногорца, назначенные при мне состоять. Далее я ехал с Мирком… Вот дорога начинает постепенно спускаться, все изгибами и извилинами. Видна равнина Цетинья. Дождь проходит. Весело, сердечно, откровенно болтаем. Вот и Цетинья. Маленькие, скромные каменные строения; но мне все нравится, все по сердцу, всех бы обнять, всем бы закричать, что мы родные братья! Раздаются пушечные выстрелы, звонят в колокола. Я уже завидел у дверей дворца князя Николая. Выпрыгиваю, обнимаемся с ним, передаю ему Царский поклон. Он ведет меня мимо почетного караула. Я кричу им: «Помогай все Бог, юнаци!» Наверху, на балконе, княгиня Милена, снимаю перед нею шапку. Идем с князем в монастырь, где рака владыки Петра I. Митрополит встречает с крестом и святой водою, и слушаем краткий молебен… Чувствую себя совсем как дома, в семейном кругу. Меня ведут ко мне, через улицу, напротив дворца в доме Мирка. Маленькие, уютные комнаты. – В 8 обед во дворце. Просто, незатейливо, радушно. Гуляем в лунную ночь с князем по саду».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
