Давыдов же обучал эту разнородную труппу с барским изяществом, и она беспрекословно шла за ним.
На одну из репетиций пришла Вера Федоровна Комиссаржевская – этот «ландыш серебристый». Нежная, тонкая, хрупкая, с очаровательной улыбкой. Своим редкой красоты голосом она просто, ясно и спокойно сделала несколько полезных замечаний.
А Константин торжествовал «свою исправность»: хотя ложился во втором часу ночи, засыпал где-то в третьем, но вставал непременно в семь, успевал в утренние часы многое сделать и бежал на репетицию. «Эти репетиции – теперь моя жизнь, живу от одной до другой». Но какое-то предчувствие его мучило, он подсознательно ждал препятствий, огорчений, неудач и неприятностей. Предвидел их. Они и случились.
Требовалось сдать Преображенский полк и принять новое назначение. «Меня очень смущает мысль, что я буду назначен на новую ответственную должность до окончания представлений. Я боюсь, что мое появление на подмостках сцены, да еще сцены придворной, где меня увидит все общество, и появление во время вступления в новую и важную должность произведет очень невыгодное впечатление. Скажут, и не без основания, что не успел я взяться за новую обширную деятельность, как уже ломаюсь на театре», – записал он в дневнике с отчаянием.
Хотел идти к Царю, но его не было в Петербурге. Константин нервничал, терял «актерскую» форму. И вдруг понял, что исполнение роли Гамлета для него сейчас важнее всего. Всё остальное перед театром бледнеет. Стыдно было в этом сознаться ему, взрослому мужчине, отцу семейства, Его Императорскому Высочеству Великому князю, президенту Академии… Но это было так. Он дошел до того, что однажды утром, проснувшись, задал себе вопрос: «Что же со мной будет, когда кончатся представления „Гамлета“? Не род ли это помешательства?»
Наконец в Петербург вернулся Царь. Константин собрал всю волю и попросил отсрочить сдачу Преображенского полка и новое назначение до февраля или марта 1900 года. Объяснился с Государем, как всегда, прямо и искренне. И был понят.
Когда К. Р. приехал на репетицию, кажется, она была четырнадцатой, он увидел декорации. Они были прекрасны. Особенно галерея, по которой «часами ходил Гамлет». Но в молельне короля на стенах развешаны были ковры, а на них – вифлеемские ясли и даже Спаситель, распятый на кресте.
«Нужна затушевка, мы не привыкли видеть на подмостках священные изображения», – решил Великий князь, не подозревая, что именно этот вопрос коснется в будущем его земной и вечной жизни… А сейчас репетиция в декорациях прошла без сучка и задоринки, хотя Давыдов ворчал на счастливых актеров:
– Вижу апофеоз беззаботности! Но что скажет бдительный зритель? Ему нужны свежие впечатления!
Константин был тоже счастлив. Собратья по ремеслу его хвалили, и стало ясно, что спектакль будет.
Он оглянулся: дивная зала амфитеатром, замечательная, как все, что строилось Екатериной Великой. Представил: все скамьи полукругом, уходящие вверх, заняты зрителями, а внизу, на ровном полу, перед сценой, – четыре кресла для Царской семьи. В антракте в красивом фойе, что над мостом, перекинутым через Зимнюю канавку, толпится публика – бриллианты, мундиры, голые плечи, эполеты, перья, ленты, звезды… Но его волнует только зрительский интерес и Дагмара… Он ждал от нее благоволения. Но поймет ли она его?
* * *
Директор Императорских театров князь Волконский привез в Эрмитажный театр на представление «Гамлета» великого итальянского трагика Томмазо Сальвини. К. Р. играл принца Датского. «Великий князь, – вспоминал Волконский, – был прелестный человек, но не имел актерских способностей». Когда после спектакля они сели в карету, Сальвини спросил: «Зачем он это делает?»
Как объяснить практичному итальянцу русские желания? Лишь в отместку можно было бы напомнить, что и он, Сальвини, выдающийся профессионал, не очень был удачен в «Гамлете», играя принца рассудочно, сухо…
В тот вечер, когда Великий князь уехал в театр, лакей Крюков, кряхтя, с трудом внес в гостиную мраморный бюст Офелии: это был подарок жены дорогому Косте-Гамлету. Он должен был увидеть его, вернувшись с триумфом после спектакля…
* * *
Двадцать пятого марта 1900 года в 11 часов утра командир Преображенского полка Константин Константинович Романов на казарменном дворе держал речь перед полком. Обращался к каждому батальону, благодарил за службу, читал наставления. Вызвал вперед фельдфебелей и сверхурочных, поговорил с ними. И тут старейший из них поднес ему от нижних чинов крестик на шею.
Константин Константинович обратился к бывшим однополчанам так:
...
«Смело выражаю уверенность, что и вы, господа офицеры, перестав быть моими подчиненными, сохраните ко мне чувства товарищеского расположения, всегда рассчитывайте на мое к вам сердечное участие. От полноты сердца, спасибо и вам, молодцы нижние чины, от старейшего из фельдфебелей до последнего молодого солдата. Вы знаете, как я любил вас. Не прощаюсь и с вами, братцы. Если вперед уж не как командир ваш, то все же буду, как однополчанин, всегда следить за вами, на вас радоваться и вами любоваться. Мне хорошо известно, что вы гордитесь честью Преображенского солдата и сумеете научить и младшие поколения, как надо служить верою и правдою Царю и отечеству, не за страх, а за совесть, не щадя жизни своей до последней капли крови. Я знаю, вы твердо помните, что
Потешные былые,
Рады тешить мы Царя —
Счастьем всяк из нас считает
Умереть в Его глазах.
Живя радостями полка и деля его печали, я привык видеть в нем родную семью и надеюсь, что все чины его и впредь будут считать меня своим. Если кого чем обидел или неведомо для самого себя причинил кому огорчение, прошу простить мне невольную вину и не поминать лихом».
НОВЫЙ ВЕК
Даже если приглушить подушкой старые английские часы, громогласно отбивающие последние и первые минуты слома времени, а голову при этом спрятать под одеяло и сказать себе в 11 часов вечера: «Спи!» – все равно не заснешь. Подсознание фиксирует событие: не год переходит в год, а век наступает новый. Ему, двадцатому по счету, многое успели пообещать поэты, философы, политики, мистики, всевозможные маги. И как-то странно сходились в одном: не миновать человечеству тревог, катаклизмов, бурь. Но человек ведь как устроен? Он ожидает, но не ждет. И потому обращен к повседневности, а не к грядущему.
Для Великого князя Константина Константиновича повседневностью стала новая ответственная государственная должность – он возглавил военно-учебные заведения России, считая их не только частью системы военного образования, но и школой высокой нравственности, духовности, разнообразных устремлений и талантов. Грядущий молодой век, по его мнению, должен был иметь облик лучших представителей русской молодежи. А у него самого в арсенале был огромный запас выстраданных и пережитых мыслей, чувств благодаря собственным детям, которых было все-таки восемь человек…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
