Писал он и романы «Свет в августе», «Авессалом, Авессалом!», «Непобеждённые», «Дикие пальмы». Всё это до войны. И всё – без особого читательского признания в США.
Другое дело за рубежом. Его романы переводятся. Публика зачитывается Фолкнером.
В 1948 году он пишет роман «Осквернитель праха». А в 1949-м Нобелевский комитет присуждает Фолкнеру премию. Комитет формулирует своё решение: премия присуждена «за его значительный и с художественной точки зрения уникальный вклад в развитие современного американского романа». И соотечественников как подменили. Фолкнер становится популярнейшим писателем в Америке. Его роман «Притча» награждён Пулитцеровской премией в 1954 году. Ещё одной Пулитцеровской премией отмечен роман «Похитители» в 1963 году. Но эта премия, увы, дана посмертно. Фолкнер умер 6 июля 1962 года.
В России Фолкнер пользовался известностью и любовью. Особенно нравились русским читателям такие романы, как «Деревушка», «Город», «Особняк», составившие трилогию.
В период книжного дефицита в советское время читатели за Фолкнером охотились – за его романами, за его рассказами. Купить их было невероятно трудно.
Я бы помянул Фолкнера его высказыванием, которое беру из очень интересной книги Николая Анастасьева «Владелец Йокнапатофы»: «Мне кажется, достичь гармонии можно единственным путём – создать то, что не зависит от воли человека, то, что его переживёт. То есть вообразите: исчезая за стеной забвения, человек оставляет за ней зарубку – вам где угодно и когда угодно попадутся эти слова: «Килрой был здесь». Вот это и есть след художника. Он не может жить вечно. Он знает это. Но когда его не станет, кто-нибудь узнает, что в отпущенный ему краткий срок он был здесь. Можно построить мост, и имя строителя будут помнить день или два. Но картина, но стихотворение – они живут долго, очень долго, дольше, чем всё остальное».
Думаю, что это высказывание можно считать и фолкнеровской автоэпитафией.
26 СЕНТЯБРЯ
Дмитрий Владимирович Веневитинов прожил очень короткую жизнь. Родившись 26 сентября 1805 года, он умер на 22 году жизни – 27 марта 1827 года.
«Архивный юноша», то есть поступивший на службу после окончания университета в архив Коллегии иностранных дел, он стал центром литературного кружка, в который входили И. Киреевский, А. Кошелев, В. Одоевский, М. Погодин, С. Шевырёв и другие известные литераторы. Они собирались в доме Веневитинова, читали друг другу свои произведения. Читали и обсуждали любимого своего философа Шеллинга. И заботились о журнале «Московский Вестник», редактором которого был Погодин, где все они были активными авторами.
Благодаря Веневитинову журнал получал материалы от Пушкина. Веневитинов часто советовал Погодину привлечь к журналу талантливых авторов. Погодин и сам отмечал заслуги Веневитинова как редактора, неизменно числя его членом коллективного руководства, которое, подчёркивал Погодин, и есть настоящий главный редактор журнала.
О Веневитинове Пушкин узнал в Михайловской ссылке, прочитав, как ответил в своей статье Дмитрий Владимирович на критику «Московского телеграфа» первой главы «Онегина». «Это единственная статья, – сказал Соболевскому вернувшийся из ссылки Пушкин, – которую я прочёл с любовью и вниманием». И пожелал познакомиться с автором.
Встреча состоялась в доме Веневитинова, где Пушкин читал хозяину и его друзьям «Бориса Годунова».
Они подружились. И, как отмечает П.В. Анненков, незадолго до смерти Веневитинов написал стихотворение «Послание Пушкину», в котором призывал нового друга воспеть великого Гёте. Пушкин выполнил это пожелание, создав «Сцены из Фауста».
Удивляешься тому, как много сделал Веневитинов за свою краткую жизнь, как много написал стихов, переводов. Впечатление такое, что он спешил жить. Несомненно, случайно, что в его стихотворном диалоге «Поэт и друг» поэт делится с другом своим предчувствием:
Душа сказала мне давно:Ты в мире молнией промчишься!Тебе всё чувствовать дано,Но жизнью ты не насладишься, -
однако то обстоятельство, что слова эти сказаны совсем незадолго до смерти Веневитинова, придали им вещее значение.
На его надгробье вырезана строка из того же стихотворного диалога: «Как знал он жизнь! как мало жил». И это горькое чувство охватывало всех, кто был знаком с юношей-поэтом, – от его ровесников до его учителей, до литераторов почтенного возраста, каким был, например, И.И. Дмитриев, написавший Веневитинову такую эпитафию:
Здесь юноша лежит под хладною доской, -Над нею роза дышит -А старость дряхлою рукойЕму надгробье пишет.
* * *
Любимый писатель мой и всей нашей семьи.
Я познакомился с Владимиром Николаевичем Войновичем, родившимся 26 сентября 1932 года, в литературном объединении «Магистраль». Не уверен (память стала сдавать), но кажется мне, что первым стихотворением, которое я от него услышал, было о танцах в сельском клубе: деревенские девушки с офицерами. Сразу же врезалось в память: «Видевшая виды радиола / Выла, как собака, на луну», «Целовали девушки устало / У плетней женатый комсостав».
Всё-таки мне кажется, что я не ошибаюсь, потому что – то ли незадолго до Войновича, то ли через короткое время после Войновича – в «Магистрали» выступил другой её член Булат Окуджава, который спел: «А что я сказал медсестре Марии, когда обнимал её». Сказал он ей примерно то же, что у Войновича в том стихотворении «на приглашения солдат / Отвечали девушки: «Нэ треба. / Бачь, який охочий до дивчат».
А через некоторое время выступает Володя с двумя уморительными рассказами. Один из них, как сельский парикмахер в оккупации бреет немца.
Как я потом ни побуждал Войновича вспомнить этот рассказ, он, увы, его запамятовал навсегда. А жаль.
Ну, а об остальном я и не говорю. Это человек удивительного таланта. Очень разностороннего. Не только сатирик, хотя в этом жанре написал немало. Не только мудрый лиро-эпик. Не только исключительно правдивый мемуарист. Не только, наконец, гневный обличитель любого вранья, от кого бы оно не исходило.
Что радует: он не прекращает работы. Его пародия на гимн, по-моему, известней самого гимна. Вообще в жанре пародии он так же хорош, как в любом другом.
С удовольствием цитирую его «Возражение Пастернаку», написанное не так давно:
Быть знаменитым некрасиво.Красиво быть незнаменитым,Бомжом немытым и небритым,Бродягой, струпьями покрытым,Живущим без законной ксивы.Есть, что украл иль что подали,Над головой не зная крыши,Жить под мостом или в подвале,Себя газетами накрывши.Быть бесталанным графоманом,Ловя в потёмках славы призрак,И тешиться самообманом,Что после смерти будешь признан.Но пьяным где-то на помойкеУпасть, замёрзнуть, стать ледышкойИ трупом оказаться в моргеБезвестным с биркой на лодыжке.Быть знаменитым некрасиво…Я знаменитую цитатуДополню, может быть, курсивом,Что некрасиво быть богатымИ некрасиво быть красивымИ на красавице женатым.Да, быть в зубах навязшей притчей,Талант имея с клювик птичий,Позорно, согласимся, ноТалант иметь не всем дано,Сверчок, однако, всякий вправеИскать пути к любви и славе.И истину искать в вине,Желать, чтоб было много денег,Как ни потрать, куда ни день их,И никогда не быть на дне.А коль случилось стать известнымВсемирно иль в масштабе местном,Тому, допустим, повезлоНе столь удачливым назло.К сему заметим неспесиво(Кто будет против, тот соврёт),Быть знаменитым некрасиво,Но лучше, чем наоборот.
* * *
Известный юдофоб. Даже лучше сказать: известен как юдофоб. Помню, в конце 80-х идём мы по центру Москвы с одним приехавшим из-за границы бывшим россиянином. Проходим мимо книжных рядов. «Ого! – говорит приятель и останавливается перед книгами. Берёт в руки: – И сюда Климов добрался. Точнее – перебрался. У нас его давно никто не читает! Большая сволочь!»
Речь шла о Григории Петровиче Климове, родившемся 26 сентября 1918 года, издания которого одно время действительно завалили книжные прилавки: издатели спешили воспользоваться его популярностью у русского читателя.
