Гу Юнь громко и разочарованно поцокал языком, а затем ничуть не смущаясь, словно Чан Гэн и не мог его смутить, спокойно разделся и зашел в воду.
Чан Гэна это зрелище застало врасплох, он спешно отвел взгляд. Поскольку он не знал, куда ему смотреть, то схватил чарку с вином и украдкой сделал быстрый глоток. Лишь почувствовав вкус вина на губах, он припомнил, что чарка-то была Гу Юня!
Неожиданно Чан Гэн резко вскочил, едва не снеся небольшой столик, и сухо произнес:
— Я пришел лишь сообщить своему ифу последние новости. Если тебе уже донесли, я... Я пойду, у меня есть срочные дела.
— Сяо Чан Гэн, — позвал его Гу Юнь, снимая люли цзин, запотевшее из-за горячего пара. Хотя взгляд маршала был слегка расфокусированным, он напомнил владыку драконов, повелевающих водой, когда облокотился на край бассейна и беспечно произнес: — Мы ведь оба мужчины и от природы сложены одинаково. Что ты тут не видел?
Чан Гэн задержал дыхание и наконец рискнул поднять взгляд. В облаке пара фигура Гу Юня немного расплывалась, зато его шрамы сразу бросались в глаза. Один из них, самый жуткий, пересекал грудь до самой шеи, практически разделяя его тело на две неровно сшитые половинки.
Гу Юнь прекрасно понимал природу соблазна. Чем суровее что-то запрещать, чем дальше уходить от темы, тем больше этого будет хотеться. Поэтому он щедро решил разрешить Чан Гэну вдоволь насмотреться. Все равно его тело представляло собой жалкое зрелище.
— Многие питают глубокую привязанность к своим родителям. Ты не исключение, со мной тоже так было, — сказал Гу Юнь. — Мой отец был точно дикий зверь. Его любимым занятием было натравливать на меня тренировочных марионеток. Тем, кто, держал меня за руку и учил письму, был покойный Император. Тем, кто уговаривал меня принять лекарство и давал в награду засахаренный фрукт, был также покойный Император. Когда я был моложе, то казалось, что никто на свете, кроме него, больше меня не полюбит. Порой подобная привязанность заходит слишком далеко и дает почву иллюзиям. Но со временем все приходит в норму. Чем больше ты будешь об этом думать, чем сильнее будешь поддаваться этому чувству, тем сложнее тебе будет отпустить это.
Чан Гэн было открыл рот, но Гу Юнь притворился глухим, чтобы проигнорировать любые сказанные им слова, и продолжил:
— Ифу знает, что ты хороший мальчик, но склонен излишне утруждать себя. Расслабься, останься со мной на источниках на пару дней. Ты вечно живешь как монах. А толку? Тут так хорошо, столько интересных занятий. Не упрямься.
Примечания:
1. 春风化雨
chūnfēng huàyǔ
весенний ветер рождает дождь (обр. в знач.: сеять семена просвещения; благотворное влияние воспитания)
2. 无欲则刚
wú yù zé gāng
(можно) быть стойким, только не имея страстей (One can be austere if he has no selfish desires)
3. 岿然不动
kuīrán bùdòng
стоять как гора; стоять твердо; быть стойким (непоколебимым); не подвергаться изменениям, быть консервативным
4. 小楷
xiǎokǎi
петит, мелкий шрифт, мелкое письмо [почерком кайшу]; строчная печатная буква, иероглифы мелкого уставного письма
5. Чай "Весна в Цзяннани"
江南春
_
«Весна в Цзяннани» (стихотворение 杜牧)
dù mù
Ду Му (803–852 гг., китайский поэт периода заката Танской империи)
6. 如虎添翼
rú hǔ tiān yì
[как если бы] тигру ещё и крылья придать (обр. в знач.: с удвоенной силой, усилиться, окрепнуть)
7. 雪梅
xuě méi
засахаренные сливы
8. 花酒
huājiǔ
вост. диал. пить вино в обществе проститутки
Глава 54 «Потрясение»
____
Тем временем, над светящейся ночными огнями столицей нависла куда более опасная и неожиданная буря.
____
Чан Гэн надолго замер на одном месте, прежде чем сделать шаг по направлению к горячему источнику и опуститься медленно на колени, внимательно разглядывая многочисленные шрамы на теле Гу Юня.
С годами он привык к тому, что Кость Нечистоты может разбудить его среди ночи в третью стражу [1]. И всегда во время подобных приступов он просыпался с мыслями о Гу Юне.
Чан Гэн с детства предпочитал вести спокойный образ жизни. Хотя иногда казалось, что его неугомонный ифу глух к голосу разума. При более близком знакомстве на ум все чаще приходил странный вопрос: «А как Гу Юнь стал тем, кем стал?»
Ведь он был единственным сыном старого Аньдинхоу и старшей принцессы. С учетом высокого драгоценного статуса, Гу Юню полагалось вырасти крайне надменным аристократом. Когда в раннем детстве он внезапно лишился зрения и слуха, железные отцовские кулаки не позволяли сдаться. Его не до конца выросшие крылья изуродовали шрамы, а потом пришлось пройти через потерю матери с отцом. Мощь и слава Черного Железного Лагеря поблекли, Гу Юнь был заперт в глубинах запретного дворца... Переживший подобные горести в малом возрасте ребенок, конечно, не обязательно вырастет мрачным и хладнокровным, но все же вряд ли однажды даст волю такому светлому чувству, как любовь.
Когда Чан Гэн думал об этом, он не мог совладать со своими эмоциями.
Трудно было вообразить, через какие страдания должен был пройти Гу Юнь, чтобы стать тем, кем стал.
В сердце Чан Гэна вдруг вскипела злоба. Почему он не родился на десять лет раньше, чтобы сжимать в руке детскую ладошку, пока маленький Аньдинхоу преодолевает многочисленные беды и несчастья, выпавшие на его долю? По этой причине он всю свою жизнь будет ревновать к Шэнь И.
Словно одержимый, Чан Гэн наклонился вперед, отодвинул разметавшиеся длинные мокрые пряди, а затем бережно и немного робко провел пальцами по шраму, пересекавшему грудь.
— Ауч... — от щекотки у Гу Юня кровь в жилах застыла, и он поспешно отшатнулся. — Я тут с тобой как с разумным взрослым человеком разговариваю, а ты руки распускаешь?
Хриплым голосом Чан Гэн спросил:
— Откуда он у тебя?
Поначалу Гу Юнь не расслышал, поэтому Чан Гэн взял его за руку и начал писать свой вопрос на ладони, делая паузу после каждого иероглифа.
Его слова застали Гу Юня врасплох: сходу тот не мог вспомнить, откуда у него этот шрам.
Чан Гэн протер запотевшее от пара люли цзин и вернул его Гу Юню на переносицу. После чего пристально посмотрел ему в глаза и спросил на языке жестов: «Ифу, давай каждый из нас честно ответит на один вопрос, хорошо?»
Тот нахмурился.
Чан Гэн продолжил: «Ты был глубоко привязан к покойному Императору. Хотелось ли тебе поцеловать его, сжать в объятиях и виском прижаться к виску [2] до конца ваших дней?»
Гу Юня настолько потрясли его слова, что он охрип:
— Чего?
Невольно ему вспомнилось старое, покрытое морщинами скорбное лицо покойного Императора, и его аж передернуло.
«Хорошо. Теперь мой черед. — Чан Гэн очистил сердце и умерил желания, затем продолжил: — А мне хочется».
Гу Юнь онемел.
До него не сразу дошел смысл этого «А мне хочется». Не успело потрясение от первоначального вопроса пройти, как тело снова покрылось мурашками, волоски встали дыбом, будто у ежа.
«Не могу вспомнить ни единого мгновения, когда мне бы этого не хотелось. Даже во снах, особенно теперь... Этим мои желания не ограничиваются, но тут мне лучше остановиться, чтобы не оскорблять ифу непристойностями».
Чан Гэн закрыл глаза, чтобы больше не видеть Гу Юня, и продолжил на языке жестов: «Если бы я не погряз так глубоко, разве использовал бы я слова "впал в безумство"?»
Гу Юнь поперхнулся, задохнувшись от гнева, и надолго потерял дар речи. Только спустя какое-то время он сухо произнес:
— ... тебе следовало читать больше сутр с монахами.
Чан Гэн продолжил: «Если бы ты дал мне этот совет пять лет назад, то, возможно, удалось бы преодолеть мое увлечение и избежать этого разговора».
Слишком много дней и ночей минуло, слишком много кошмаров и несчастий Чан Гэн переживал, снова и снова, раз за разом повторяя имя Гу Юня. Он постоянно пытался утолить жажду отравленным вином.
