Лопатин помнил это ее выражение лица, которому она знали цену и которое появлялось у нее не часто, а только в самые драматические моменты их былых объяснений. Если б не помнил, его бы, наверное, проняло.
Еще раз пройдясь по комнате, он остановился и стоял не оборачиваясь. Стоял и думал: где же все-таки у человека эта пропасть между притворством перед другими и притворством перед самим собой? И всегда ли даже самый неискренний человек замечает этот свой прыжок через пропасть?
- Вася, - позвала она.
- Да? - Он повернулся к ней.
- Я подумала сейчас, что мы с тобой оба, наверное, не поняли друг в друге чего-то самого главною...
"Ну, вот и приехали туда, куда, оказывается, ехали с самого начала", подумал он, встретив ее ожидающий взгляд.
- Пойди в ванную, умойся, успокойся и приходи обратно, а то мне тебя жаль.
- Правда жаль? - сквозь слезы спросила она. - Правда жаль?
- Конечно.
И она, почувствовав по его голосу, что это действительно правда, все еще продолжая плакать, поднялась и несколько секунд стояла, кажется не решив, что делать, - обнять его, боясь что он отодвинется, или послушаться, выйти и вернуться красивой и спокойной, взявшей себя в руки, такой, какой он когда-то любил ее после ее слез и раскаяний. Поколебавшись, она пошла к дверям, бросив на стол мокрый платок, но через два шага вернулась, чтобы взять его с собой. Наверно, ей показалось некрасивым оставлять здесь этот зареванный платок - неизвестно было, что потом с ним делать.
Лопатин ходил и думал над неожиданностью всего этого. Не так уж она корыстна, чтобы хотеть вернуть его себе только потому, что его имя за три года войны стало намного известней, чем раньше, и дальнейшая жизнь с ним может оказаться благополучней, чем жизнь с этим ее директором театра. И не настолько расчетлива, чтобы где-то еще по дороге обдумать все это до конца. Наверное, все гораздо проще: этих людей там, в той квартире, в самом деле не оказалось на месте, и ее что-то толкнуло поехать оттуда сюда, и уже здесь она вдруг подумала: "Господи! А что, если не возиться со всеми этими обменами, со всем этим неопределенным будущим, а что, если вдруг можно просто приехать в Москву и жить в этой квартире, как жили в ней до войны, жить, как многие другие люди, которые жили вместе до войны, а потом не жили вместе, а сейчас опять живут вместе; и никого ни о чем не просить, и ничего не добиваться; жить, как выйдет, снова с этим сорокавосьмилетним человеком"). Наверное, все это и нахлынуло сейчас на нее, никогда не допускавшую мысли, что ее может не хотеть какой-то мужчина. Она вернулась умытая, красивая и спокойная и села в его кресло, как школьница, положив руки на колени и всем своим видом показывая, что приготовилась слушать его.
А что ему было сказать, когда он думал совсем не о том, будут или не будут они снова жить вместе, потому что знал - не будут, - а думал совсем о другом: где ее вещи - оставила ли она их с дороги там или привезла сюда? В коридоре их не было видно, но чемоданы могли стоять и у нее в комнате. Он смотрел на нее, все ясней понимая, что ничего не должен ей говорить. Отвечать "нет" на исповедь женщины, у которой вырвались слова, которыми она, в сущности, предлагала тебе взять ее обратно, - значит совершать ненужную жестокость, а ненужная жестокость - одна из самых подлых вещей на свете. Лучше просто не понять этой исповеди. Настолько не понять, чтобы ей самой потом было легче уверить себя, что она вовсе не это имела в виду. И вместо того "да", которого она ожидала, и того "нет", которого ему не хотелось произносить вслух, он спросил у нее, на сколько дней она приехала в Москву и где собирается жить, - там, у Евгения Алексеевича, или здесь, в своей комнате?
- Это зависит от тебя, - сказала она, еще не поверив, что продолжения того, начатого ею в слезах, разговора уже не будет.
- Почему от меня? Делай как тебе удобнее.
- А мне теперь нечего больше делать здесь, в Москве. Раз он... - "он", сказанное ею об Евгении Алексеевиче, прозвучало враждебно, - не хочет ничего делать до конца войны, а ты, кажется, сам не знаешь, чего ты хочешь, я одна взваливать все это на свой плечи не буду. Отмечу командировку - потому что хотя я теперь актриса вспомогательного состава, но новую пьесу я им из Москвы привезти должна, никто другой, кроме меня, этого, как выяснилось, не может, - достану билет и уеду.
- А где твои вещи, там или здесь?
- Здесь. А что? - с вызовом спросила она.
- Подумал, если ты оставила их там, а решила жить здесь, надо помочь тебе привезти их.
- Нет, они здесь, - сказала Ксения. - Я решила остановиться здесь. - И снова повторила: - А что?
- Хотел знать, чтоб не мешать тебе.
- Ты мне не мешаешь, это я тебе мешаю.
Мешаешь ты ей или мешает тебе она, - все это были слова, а нагая истина, стоявшая за этими словами, заключалась в том, что они - бывшие муж и жена, еще не так давно несколько лет подряд спавшие в этой квартире, иногда в одной комнате, иногда в разных, - должны были после перерыва в три года снова остаться в этой квартире на ночь и потом еще на несколько дней и ночей, пока она не уедет, жить здесь, встречаться и слышать за стеной друг друга. Он отчетливо, со знанием дела, на которое обрекала его намять о прошлом, представил себе остаток нынешнего вечера здесь, в этой квартире, как все это может начаться, чем продолжаться и чем кончиться. А вслед за этим представил себе завтрашнее утро, именно утро, и вообще все, что за этим бессмысленно потянется, и от одного того, что, оказывается, все еще мог представить себе все это, обругал себя дураком. Мужчине под пятьдесят лет оказаться в роли соблазняемой невинности - чего уж дурее этого.
- Сделаем с тобой так, - сказал он вслух. - Пока ты здесь, я поживу в другом месте, у меня есть где жить.
- Но у меня тоже есть где жить, я могу уехать туда, если тебе так уж страшно в одной квартире со мной. Если хочешь, - Ксения улыбнулась, - могу дать подписку, что не буду соблазнять тебя.
- Спасибо, но боюсь поручиться за себя, - не удержавшись, усмехнулся он и, заметив промелькнувшее в ее глазах знакомое выражение, поспешил серьезно добавить: - Лучше на старости лет не устраивать в этой квартире квадратуры круга. Допускаю что твой Евгений Алексеевич не прав, заставляя тебя откладывать квартирные дела до конца войны. Когда приедете вместе с ним осенью, соберемся и обсудим, как проще и лучше сделать.
Так почти незаметно он вернул ее обратно к нынешнему, чуть было не оставленному в мыслях мужу.
Она сидела, прибитая неожиданным и лишенным всякого драматизма оборотом дела. Сидела и ждала, не добавит ли он что-то еще.
- А теперь я пойду, - добавил он единственное, что ему оставалось, и, выйдя в переднюю, надел шинель и фуражку. Она вышла вслед за ним и стояла, прислонившись к стене и скрестив на груди руки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
