Солженицын и здесь (не впервые) отказывается снимать с марксистской коммунистической идеологии ответственность за практику коммунизма. Для него коммунистическая монопартократия - это строй прежде всего идеологически предопределенный. "Плюралисты" не могут понять того, что догматы коммунистической идеологии: уничтожение частной собственности, классовая борьба, диктатура "авангарда пролетариата" и пр. - иначе, чем они реализуются в коммунистической практике XX века, реализоваться не могут. Это вопрос фундаментальнейший, стержневой, потому что тот или иной ответ на него предопределяет либо готовность к новым попыткам воплощения в жизнь коммунистической идеологии, либо решительный отказ от подобных попыток. Солженицын пишет:
"Наиболее изо всех раздумчивый Шрагин настойчиво убеждает нас: "дело не в марксистской идеологии, а в нас самих". О да, конечно, в высшем смысле - в нас самих, да! Во всяком грехе, которому мы поддаемся, например, сотрудничаем на марксистских кафедрах, прежде всего виноваты мы сами. И в том, что сегодня человечество на 50% уже проглочено коммунизмом, на 35% туда ползет, а на 15% шатается, - виноваты сами эти 50, и эти 35, и даже те 15. Но почему уж так вовсе "не в идеологии"? Если мы умираем от яда, хотя бы и добровольно выпитого, - хил наш организм, что не мог сопротивиться, но яд все-таки был?" (X, стр. 142).
Отчетливое понимание того, что, вопреки ее квазигуманистической фразеологии и демагогии, марксистская доктрина в ее основополагающих догматах и предписаниях есть яд, никогда Солженицыну не изменяет. Оппоненты же его, точнее - объекты его критики, весьма неустойчивы в понимании этого первоосновного факта. Поэтому многим из них кажется, что советский строй это не настоящий социализм, что на другой исторической почве марксистская идеология, "правильно" реализованная, может дать другие плоды. Солженицын отвергает эти иллюзии:
"Итак, что же мы получили в результате величайшего исторического и т.д. интернационального (межнационального) акта? Ну конечно же - "то, что у нас называют социализмом", - "это государственный капитализм". - "То, что зовется у нас социализмом, есть типически-азиатское - и русское в том числе - порождение". - "У внутреннего строя СССР ничего общего с социализмом нет", "когда-то начали строить совсем другое общество" (пожить бы тебе в том военном коммунизме, когда баржами топили, да расстреливали крымских жителей через одного). - "В России коммунизм в прошлом" (да сбудется это как пророчество!), Сталин, де, погубил и убил истинный коммунизм, размазывают самое затасканное представление о Сталине, какое на Западе мызгают уже четверть века - с XX съезда, когда у всех у них "катаракта пала". (И с их руки русскоязычная радиостанция с дрожью в голосе спешит передать эту новинку в СССР.)" (X, стр. 142. Курсив Солженицына).
Представляется мыслимым, рассматривая всякую полностью завершенную социалистическую систему с точки зрения собственности на средства производства, назвать ее абсолютным государственным монокапитализмом. В ней собственник средств производства, в том числе - всех природных ресурсов, один - монопартократический государственный аппарат с иерархически распределенной инициативой. Но это не значит, что абсолютный государственный монокапитализм не тождествен социализму. Напротив: это и есть логически завершенный социализм с его уничтожением частной собственности и внеконкурентностью единственного хозяина. Все попытки ввести в его хозяйственный механизм элементы конкурентной частной инициативы являются отступлениями от социализма. Солженицын не хочет расслоения терминов, дабы не возникало никаких иллюзий. Он констатирует однозначно: советский строй это и есть марксистский социализм, или "истинный коммунизм", - и прочь всякую двусмысленность. В ближайшие месяцы мы увидим, готов ли советский социализм изменить этой своей однозначности по-настоящему, а не в одной лишь фразеологии.
"Плюралисты" озабочены снятием вины за злодеяния большевизма с интеллигенции. Они идут порой на отождествление инициаторов этих злодеяний с народом, но не с интеллигенцией. Солженицын разражается гневным монологом (он же одновременно и диалог), в котором противопоставляет суждениям "плюралистов" свои суждения о главных вехах советской истории, короткие и четкие, как выстрелы, неизменно попадающие в цель.
"Никто из плюралистов не взялся нам нарисовать подробное историческое полотно, как это коммунизм хотел утвердиться, да не вышло на русском болоте. Но дают нам некоторые бесценные детали. "Ведь не угрожали же тем, кто именовал бы (города и улицы) по-прежнему, ни аресты, ни расстрелы, ни даже увольнения с работы". (Это в подлом контексте выражено, что быдло русский народ сам не хотел постоять за свое прошлое.) О, коротка же память! О, еще как грозило! Промолвили бы вы "Тверь" или "Нижний Новгород" - где бы вы были? Мой Тверитинов погиб на этом, и случай подлинный. А и за уличный вопрос "где Таганрогский проспект?" вместо "Буденновского" - вели вас в милицию тотчас и неизвестно, с возвратом ли. - "Враждебность интеллигентской и народной психологии в терроре 30-х и 40-х годов". - "Не случайно жертвы партийных чисток получают название 'врагов народа'". "Вина русской интеллигенции перед самой собой" (а не перед народом). "Интеллигенция не была информирована, разделена взаимным недоверием и страхом" (как будто масса была информирована и не разделена тем же), и не из советской интеллигенции состоял "контингент давителей", - да побывали, побывали, и в прокуратурах, и в ЧК. (Особенно когда "над ЧК клубилась демократия".) А - среди пылающих партийных, комсомольских активистов и доносчиков 20-х и 30-х годов? "Представляют большевизм естественным порождением интеллигенции, однако это неверно". (Однако это уже некрасиво, это как в 1937 отречься от осужденного брата. Все ревдемы все революционные годы никогда не оклеветывали так большевиков: верно чувствовали их частью себя, из-за того и бороться с ними не умели.) А все это раскулачивание, 15 миллионов жизней, против чего интеллигенция никогда не протестовала, а кто и тек в деревню в городских бригадах-отрядах, и можно бы теперь хоть покраснеть? - нет! - это "крестьяне сами увлеклись собственным раскулачиванием". (Ахнешь! И это нашлепал уважаемый диссидент.) - "Колхозы - чисто русская форма". (Смотри ее во всех веках: план посева из города, бригады, палочки трудодней, ночная стрижка колосков.) - "Лишь русские и китайцы могут находить этот социальный порядок естественным".
То есть "природное" вечное "русское рабство", о котором уже столько нагужено" (X, стр. 142-143).
Как будто у кого-нибудь полный и последовательный социализм (коммунизм) получился иначе, чем у россиян и китайцев!
Следующий отрывок знаменателен тем, что показывает, с кем Солженицын себя отождествляет: с умеренными критиками режима, желающими лишь его смягчения, готовыми ждать этого смягчения столетиями, или с теми, кто дрался, да и дерется сейчас (в Афганистане) с ним не на жизнь, а насмерть:
"А плюралисты - не "рабы", нет! Но и не подпольщики, и не повстанцы, они согласны были и на эту власть и на эту конституцию - только чтоб она "честно выполнялась". Это не один только прием у них был - "соблюдайте ваши законы!". Они это писали в СССР и пишут в эмиграции: "У правозащитников не было цели установить в Советском Союзе другой политический строй или хотя бы определенно изменить тот строй, который существует". Они никак не схожи ни с бойцами белого движения (из того "рабского народа"), ни с крестьянами-партизанами 1918-22, ни с донскими и уральскими казаками (всё из тех же "рабов"), ни с Союзом защиты родины и свободы в московском подпольи, ни с ярославскими и ижевскими повстанцами, ни с "кубанскими саботажниками", - а это всё наша сторона. В моем "Иване Денисовиче" XX съезд и не ночевал, он бил не по "нарушениям советской законности", а по самому коммунистическому режиму. На нашей стороне не знали мудрости Померанца, что не надо бороться с окрепшим злом: мол, через 200 лет оно само изведется; что коммунистическому перевороту в Индонезии не следовало противостоять, ибо это "вызвало резню". Так и нашей Гражданской не следовало затевать? - а сразу сдаться переворотчикам? "Пусть Провидение позаботится, как спасти то, что еще можно спасти". Против безжалостной силы, которая сегодня обливает желтым дождем лаосцев и афганцев, накопила атомные ракеты на Европу, - не надо бороться? Конечно, живя в Советском Союзе, приходится выражения выбирать. Но - не так же далеко. Но ведь это и искреннее убеждение многих плюралистов, что коммунизм - не зло.
А мы, воюй, не воюй, - все равно "рабы". И - "революция в России осталась национальным делом".
Так - заканчивается "тоска по истории". Так - меркнут волшебные переливы плюрализма. Увы, увы, где-то на свете он есть, да что-то нашим не достижим" (X, стр. 143-144. Выд. Д. Ш.).
Солженицын размышляющий, выбирающий желательное будущее, грезящий о нем не хочет восстания, междоусобицы, кровопролития. Но, когда он выражает свои чувства, а не формулирует программу, его темперамент борца, его моральный максимализм, его органическая активность ставят его душевно на сторону тех, кто противодействовал и противодействует "безжалостной силе" не только словом, но и действием.
