Я сильно порицаю Клита за его дерзкое поведение с царём; Александра я жалею в этой беде; он обнаружил, что находится во власти двух пороков, а именно, гнева и пьянства — разумному человеку неподобает быть во власти даже одного из них. (2) И тут, однако, я хвалю Александра за то, что он сразу понял, какое страшное дело он совершил. По словам одних, он упёр сариссу в стену и хотел броситься на неё, считая, что недостоин жить после того, как в пьяном виде убил своего друга. (3) Большинство писателей рассказывает по-другому: Александр ушёл к себе, рыдая, кинулся на кровать и, зовя по имени Клита и сестру Клита, Панику, дочь Дропида, свою мамку, твердил, что, став взрослым, хорошо отплатил ей за её заботы: (4) она видела, как её дети сражались за него и умирали, а её брата он убил собственной рукой. Он всё время повторял, что он убийца своих друзей; три дня ничего не ел и не пил, и вообще забыл думать о себе.
(5) По этому поводу некоторые прорицатели объявили, что Дионис разгневался, так как Александр пренебрёг жертвой ему. «Друзья» с трудом уговорили Александра притронуться к еде и кое-как привести себя в порядок. Дионису жертву он принёс, потому что ему желательнее было приписать случившееся несчастье гневу божества, а не собственной порочности. (6) Я очень хвалю, однако, Александра за то, что он не отнёсся к своему преступлению, как к чему-то незначительному, не стал защищать себя (такой защитник хуже преступника), а сознался в падении, человеку свойственном.
(7) Некоторые рассказывают, что к Александру позвали софиста Анаксарха, чтобы он утешил его. Застав его лежащим и рыдающим, он засмеялся и сказал, что, по-видимому, Александр не знает, почему древние мудрецы сделали Справедливость сопрестольницей Зевса: причина в том, что всё, что ни установил бы Зевс, творится по справедливости и всё, что идёт от великого царя, должно почитаться справедливым, во-первых, самим царём, а затем и остальными людьми. (8) Такими словами он утешил тогда Александра, но выдав за мысль мудреца положение, которое не требует от царя, чтобы он действовал по справедливости, тщательно взвешивая свои дела, и признает справедливым любой царский поступок, он, утверждаю я, причинил ему великое зло, ещё большее, чем то несчастье, от которого он тогда страдал. (9) Известно ведь, что Александр, воображая себя в глубине души сыном Аммона, а не Филиппа, потребовал, чтобы ему кланялись в землю; восхищаясь обычаями персов и мидян, он сменил одежду и переделал чин дворцового этикета. Тут не требовалось ни льстецов, толкавших его на этот путь, ни таких софистов, как Анаксарх или Агис, эпический поэт, аргивянин.
10
Каллисфен, олинфянин, ученик Аристотеля, человек простой и суровый, не одобрял всего этого. Тут я согласен с Каллисфеном, но никоим образом не считаю справедливыми его слова (если они действительно были написаны), что Александр и Александровы дела зависят от него, Каллисфена, и от его истории (2) и что он прибыл к Александру не за славой для себя, а чтобы прославить его, что Александр станет сопричастником богов не по лживым рассказам Олимпиады относительно его рождения, а по той истории Александра, которую Каллисфен напишет для мира. (3) Некоторые сообщают ещё следующее: Филота однажды спросил Каллисфена, как он думает, кого особенно чтят в Афинах, и тот ответил, что Гармодия и Аристогитона, потому что они убили одного из двух тиранов и уничтожили тиранию. (4) Тут Филота спросил, может ли тираноубийца найти убежище в любом эллинском государстве? Каллисфен ответил, что в Афинах, во всяком случае, беглец найдёт убежище: афиняне ведь за детей Геракла подняли войну с Эврисфеем, тогдашним тираном Эллады[107].
(5) О том, как он противился тому, чтобы кланяться в землю Александру, рассказывают следующее. Александр сговорился с софистами… и знатнейшими персами и мидянами, окружавшими его, завести об этом разговор на пирушке, (б) Анаксарх положил начало и стал говорить, что гораздо правильнее почитать богом Александра, а не Диониса и Геракла, и не только за множество его великих деяний, но и потому, что Дионис фиванец и к македонцам не имеет отношения, а Геракл аргивянин и с македонцами его связывает только происхождение Александра, Гераклида родом. (7) Справедливее будет, если македонцы станут оказывать своему царю божеские почести. Нет ведь никакого сомнения в том, что, когда он уйдёт из этого мира, они будут чтить его как бога; гораздо правильнее возвеличить его при жизни, чем чтить умершего, которому эти почести уже ни к чему.
11
Анаксарх вёл подобные речи; соучастники составленного плана одобрили его слова и заявили, что они тут же желают земно поклониться Александру; большинство македонцев, раздосадованных слышанным, хранили молчание, (2) Каллисфен прервал его: «Анаксарх, я считаю, что Александр достоин всяческой чести, которая подобает человеку; люди, однако, провели строгую границу между почестями, которые воздаются людям, и теми, которые воздают богам: им строят храмы, ставят статуи, выделяют для них священные участки, приносят жертвы и совершают возлияния, сочиняют в их честь гимны, а для людей пишут хвалебные песни. Особо важен обряд преклонения. (3) Люди, здороваясь, целуют друг друга, но божество пребывает высоко над нами, и прикасаться к нему кощунство. Поэтому мы величаем его, склоняясь перед ним; в честь богов устраивают хоры, в честь богов поют пеаны. Нет ничего удивительного в том, что разных богов, клянусь Зевсом, и чтят по-разному; героям воздают ведь тоже почести иные, чем богам. (4) Не подобает всё это перемешать и привести в полный беспорядок, возводя людей на недосягаемую высоту и оказывая им преувеличенные почести, и в то же время низвергать и принижать, по крайней мере насколько это от нас зависит, богов, почитая их наравне с людьми. Александр ведь не вынес бы, если бы частному человеку присвоены были поднятием рук или неправильным голосованием царские почести. (5) Ещё справедливее
