— Ты врешь!
— Вика, Вика, — его голос прозвучал укоризненно. Стас слегка качнул головой, и в этом жесте были сожаление и снисходительность. — Ты ничего не поняла. Чтобы я убил Киру?! Чтобы я причинил ей какой-то вред?! Никогда. Она — вся моя семья. Она — все, что у меня есть. Никогда я не сделаю Кире ничего плохого — и другим не позволю. Так что можешь быть спокойна за свою подругу.
— Но зачем…
— Мне нужны были вечера и ночи, Вика. Мне нужно было работать. И в ее комнате тоже. А она мешала. Я всего лишь укладывал ее спать — вот и все. Да, я не разбираюсь в лекарствах. Может, ты поможешь мне разобраться?
— Что?! — Вика задохнулась, ошеломленная. — Ты…
— Я знал, что ты откажешься, — мягко сказал Стас, следя за ее бегающим взглядом. — А ведь она тебе не поверила, верно?
— Врешь ты все, любящий братец! Ничего ты не остановился! У нее до сих пор галлюцинации!
— Галлюцинации? — он усмехнулся, и Вику передернуло от этой усмешки. Теперь она совершенно не понимала, как ее вообще могло что-то с ним связывать?! — У Киры никогда не было галлюцинаций. Я могу тебе это доказать.
Тоска в его глазах сменилась чем-то иным — восторженным, почти благоговейным и в то же время странно чужеродным, не имевшим никакого отношения к человеческим эмоциям. И в тот же момент рассыпалось в пыль густое, сковывающее ее очарование этим человеком, выпустив на волю ее сознание, и Вика, вскрикнув, метнулась вперед и вбок — через диван, к дверному проему. В какую-то секунду ей казалось, что Стас не успел среагировать так быстро, и она добежит до выхода из гостиной — добежит и дальше — до самой двери. Но когда ее нога ступила на порог столовой, ее крепко обхватили сзади и дернули обратно в комнату, зажимая крик твердой ладонью. Секундой спустя она получила сильный удар в солнечное сплетение и мгновенно утратила способность не только кричать, но и дышать. Вика обмякла в руках Стаса. Теперь она была сосредоточена лишь на двух вещах — на своих судорожно и безуспешно сокращающихся легких и на боли, которая вращалась в ее теле, словно утыканный толстыми иглами шар. Ее губы дергались, и она широко открывала рот, словно пыталась не вдохнуть воздух, а откусить от него кусок. Что-то щелкнуло, и вокруг стало очень темно. Вначале Вика подумала, что потеряла сознание, но почти сразу же кто-то издалека подсказал ей, что Стас просто выключил свет.
Он подхватил ее на руки и донес до дивана, бросил на него и отошел куда-то. Шелестнула задергиваемая штора, легко запахло дымом, и свет снова появился где-то рядом — слабый, дрожащий.
— Это не обязательно, — непонятно сказал Стас рядом, — но я должен видеть…
Он наклонился над ней и приподнял, ставя на ноги. Вика попыталась лягнуть его, вцепиться ему в лицо, но Стас увернулся с той грациозностью, которая раньше так ее восхищала. Тыльной стороной кисти провел по ее мокрой от болезненных слез щеке, потом вдруг встряхнул, и ее голова мотнулась взад-вперед.
— Что — больно?! — прошипел Стас и встряхнул ее снова. Теперь в его глазах была лишь обычная человеческая злость. — А ты думаешь, мне не больно?! Думаешь, я хочу тебя отдавать?! Я ведь почти любил тебя, Вика! Зачем ты… Почему ты не оставила все, как есть?!
— Пожалуйста, — хрипло шепнула она, вяло пытаясь оттолкнуть его. — Я никому не скажу.
— Ну конечно скажешь, — Стас рывком дернул ее назад и прижал спиной к стене. Вика вздрогнула от прикосновения холодного камня.
— Она… все равно мне не верит.
— Но тебе поверят другие. И ты читала… это и еще хуже!
Он вдруг отпустил ее и отступил на шаг, медленно опуская руки. Вика осталась стоять, дрожа и шатаясь, непонимающе глядя на него. Потом слабо улыбнулась — бессмысленная, ошеломленная улыбка смертника, который получил помилование, уже прижимаясь щекой к плахе. Отсветы свечей прыгали по ее лицу.
— Уходи, — сухим, ломким голосом произнес Стас, и что-то мелькнуло в его глазах — что-то, похожее на отчаянно машущие руки тонущего человека. — Я отменяю приглашение.
Все так же бессмысленно улыбаясь, Вика шагнула вперед, и едва ее нога дотронулась до пола носком, еще не успев перекатиться на пятку, как улыбка исчезла с ее губ, и она медленно повернула голову, не услышав, но почувствовав позади чье-то движение. И в тот же момент Стас закрыл глаза и отвернулся.
Он бы не услышал его, если б не знал точно, что услышит — слишком короткий, острый и мгновенный, как удар ножа, вопль ужаса и боли, оборвавшийся булькающим хрипом, и следом — тишина, теперь казавшаяся громкой, почти оглушительной. Секунда, вместившая в себя целый мир и разбившаяся на острые осколки, неслышно ссыпавшиеся в никуда.
Стас повернулся. Его побелевшие губы подергивались, словно каждое движение причиняло ему сильнейшую боль, взгляд шарил по тому месту, где только что стояла Вика, точно пальцы слепого, ощупывающие чье-то лицо.
По стене бродили серые тени, живя своей привычной, давно прошедшей жизнью, сливаясь, и расходясь вновь, но он смотрел не на них, а на бесчисленные темно-красные капли, большие и маленькие, скользящие по обоям вниз с какой-то пугающей медлительностью и оставляющие за собой на нарисованных цветах извилистые влажные полоски, и те бледнели на глазах, таяли, словно дымка на стекле, и таяли сами капли, становясь все меньше и меньше, превращаясь в крошечные точки, все еще жадно ловящие свет свечного пламени, но вскоре исчезли и они — осталось только бесплотное колыхание теней, раскачивающиеся лепестки пламени, пронзительная тишина и чей-то пустой мертвенный взгляд, устремленный туда, где уже некого было видеть.
III
— А я говорю, ешь! — тетя Аня подвинула Кире огромное блюдо с пирожками. — Пока чаю сделаю… Ешь, тощая стала, как не знаю что! Вот что бывает, когда за детьми приглядывать некому! Представляю, во что Стас превратился! Кстати, почему он не пришел?
— Он очень занят, — Кира вздохнула и решительно отодвинула блюдо. Не то, чтобы ей не хотелось есть, да и пирожки, румяные и словно лакированные, выглядели весьма аппетитно. Но ей казалось, что съешь она хоть один пирожок, и тогда не сможет задать не одного серьезного вопроса. Словно пирожки были заколдованы — домашним, расслабляющим уютом. — Теть Ань, ты извини, времени у меня мало и я, честно говоря, зашла к тебе по делу.
— И по какому же? — поинтересовалась янтарная фрейлина, чуть передвигаясь на стуле, отчего тот жалобно скрипнул. Даже дома на ней были янтарные серьги и толстое янтарное ожерелье, на фоне растянутого трикотажного халата выглядевшие довольно нелепо.
Кира вытащила из пакета стопку фотографий и ловко, словно заядлый картежник, раздвинула их веером на столешнице перед тетей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
