Идиллия продолжалась меньше двух лет. Возможно, первые тучи омрачили ее даже раньше, потому что вскоре после женитьбы Лютер признавался Бугенхагену: «Из-за того, что я с легкостью веду веселые разговоры, многие думают, что моя жизнь усеяна розами. Один Бог знает, что это не так». 13 января 1527 года с Лютером случился припадок, который современная медицина, вероятно, назвала бы сердечным приступом. Субботним утром в тот день, когда по церковному календарю празднуется Посещение Богородицы св. Елизаветой, Лютер почувствовал себя нехорошо. Его охватило непреодолимое ощущение ужаса. Бугенхаген, который находился тогда рядом, рассказывает об «испытании духа». Сам Лютер впоследствии говорил друзьям: «Это совсем не походило на природную слабость, но скорее напоминало глубочайшую скорбь, которую пережил святой апостол Павел после того, как его ударил по щеке сатана». Разумеется, сравнение со святым Павлом, чьего состояния не в силах описать ни врач, ни богослов, льстило его самолюбию, однако для нас важно другое. Лютер как будто бы вернулся на 20 лет назад. Позже он признавался, что пережитый им «внутренний припадок» наполнил его душу «невыразимой тоской».
Вечером приступ повторился. Он казался сильнее утреннего, но, по позднейшему свидетельству больного, носил более физический, чем моральный характер. Тем не менее между двумя приступами наверняка существовала связь. Следует ли думать, что к вечеру Лютеру действительно стало плохо с сердцем из-за перенесенного утром душевного шока? Так или иначе, но он поспешно составил завещание и приготовился к смерти. Окружающие также не сомневались, что конец его близок. Забыв на время собственные речи о неизбежности перехода в мир иной, он приказал привести врача, который велел согреть для больного подушки и простыни.
Итак, близкие обступили его ложе, ловя каждое его слово; он же, по свидетельству Ионаса, «с твердой верой и полным доверием» молился. Некоторые из его молитв пересказал тот же Ионас: «Боже, которого я так люблю, Бог грешников и несчастных, Бог испуганных и нищих духом, Бог тех, кто ищет утешения и ждет помощи и милости Твоей... Иду к Тебе, Господи, веруя в обещанное Тобой. Мне страшно, Господи, меня терзают тысячи печалей. Помоги мне, Господи!» Нашлись у него и слова поддержки для жены: «Ты — моя законная супруга. Ни в чем не сомневайся». Очевидно, у нее хватало поводов для беспокойства. Затем он вдруг внезапно испугался, что о нем могут составить неправильное мнение после его кончины: «Мир любит лгать. Найдутся такие, кто скажет, что я отрекся от своего учения. Прошу вас быть свидетелями моей верности избранной вере».
Он признал, что дурно обращался со своими противниками, однако сейчас же добавил, что нисколько в этом не раскаивается. В самых суровых выражениях он отозвался о фанатиках-цвинглианах и высказал горькие сожаления по поводу множества образовавшихся сект. Наконец, он предрек, что его ученики, лишенные, в отличие от него, Лютера, «Божьего дара», не сумеют повести себя столь же стойко и последовательно. Затем он попросил, чтобы ему принесли сына, и назвал его сироткой. Завершив все эти дела, он спокойно отдался воле Божьей, призвав к тому же Катарину. В это время помощники принялись энергично растирать его тело, и по прошествии некоторого времени он вдруг сказал: «Боль уходит... Силы возвращаются ко мне... Если удастся пропотеть, то на этот раз я, кажется, вывернусь». По всей видимости, пропотеть ему удалось, поскольку уже на следующий день он был жив, спокоен и больше не собирался умирать. «Господь, — сделал он вывод, — низводит в ад и выводит из ада».
Итак, со смертного одра он поднялся, однако весь следующий год прошел для него под знаком бездеятельности и тревоги. Он неоднократно делился своими мыслями и чувствами с окружающими. «Телесные недомогания — ничто по сравнению с душевной тоской, снедающей меня». «Сатана со своими приспешниками изводят меня... Почему наш божественный Искупитель допускает это?» «Меня потрясали бури сомнений, меня качало на волнах отчаяния и кощунства против Господа». Уверенность, что сатана намерен его погубить, прочно поселилась в его душе, хотя лукавый, являясь к нему, порой принимал черты самого Иисуса Христа. В частности, именно под этим видом он упрекал Лютера в присвоении себе миссии, которой ему никто не поручал. «Зачем ты нарушил согласие в Церкви? Почему ты так твердо уверен, что тебя вдохновил на это Бог? Что ты ответишь, когда Он спросит с тебя отчет за все погубленные души?» Доходило до того, что он просил друзей молить Бога, чтобы Он поскорее отнял у него жизнь. Посещали его и мысли о самоубийстве. Одному из проповедников, рассказавшему, что стоит ему увидеть нож, как к нему является сатана и принимается подговаривать его к самоубийству, Лютер признался: «Со мной такое тоже часто бывает. Когда я беру в руки нож, меня захватывает та же мысль, мешая мне молиться». К этому же времени относится и его признание Меланхтону: «И мне, подобно Иову, часто хочется воскликнуть: «Зачем я родился на свет? Для чего написал я столько книг? Я ведь не просил, чтобы мне дана была жизнь! И пусть мои книги сгинут без следа, я не стану о них жалеть!»
В июле по Виттенбергу прокатилась эпидемия какой-то инфекционной болезни, которую в ту пору называли чумой, хотя современные историки полагают, что речь идет о менее страшном заболевании. Университет переехал в Иену, и курфюрст предложил Лютеру перебраться вслед за ним. Однако тот отказался: «Добрый пастырь жизнь свою кладет за своих овец». И в доказательство того, что смерть его не страшит, добавил: «Что такое чума в сравнении с ужасом искушений, терзающих меня?» Действительно, недавнее недомогание вернулось, причем вернулось с удвоенной силой. «Со мной случился глубокий обморок, — писал он Спалатину. Я уже решил, что вот-вот умру на руках у жены и друзей, однако Господь сжалился надо мной». «Голова моя, — жаловался он другому пастору, — отказывается и читать, и писать». Из письма к Мелахнтону от 2 августа узнаем: «Больше недели все мое тело сотрясала адская, смертная мука. До сих пор при одном воспоминании об этом меня охватывает дрожь. Я забыл тогда и Христа, весь отдавшись отчаянию и святотатству. Но Бог, тронутый молитвами святых, смилостивился надо мной и вернул меня из адской бездны».
С пристальным вниманием следил он за развитием эпидемии, надеясь, что болезнь пощадит его и всех его друзей, преданных Христу. 19 августа он отмечал, что пока в городе умерло только 18 человек, «включая детей и девиц». К сентябрю он, кажется, совершенно успокоился: «Чума оказалась не такой свирепой, как ожидалось. Думаю, что слухам способствовало паническое бегство наших из города». Но в ноябре произошла новая вспышка эпидемии: «Мой дом стал похож на лазарет... В один день болезнь унесла 12 человек. В воскресенье я с ужасом наблюдал муки жены капеллана Георга, у которой начались преждевременные роды. И она, и ребенок погибли». Наконец, 14 декабря он записал: «Чума миновала».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
