Филип Майсгрейв на время тоже отвлекся от своих горестных размышлений. Подавшись вперед, он с горящими глазами следил, как при первой же стычке несколько закованных в тяжелые турнирные доспехи воинов вылетели из седел и беспомощно распростерлись на земле, в то время как те, что остались в седлах, выхватив клинки, сцепились в поединке, тесня и давя друг друга.
Оруженосцы павших спешно уносили с поля своих хозяев. Над ристалищем стоял грохот, ржали кони, мелькали взлетающие вверх палицы и мечи, клубилась рыжая пыль. Со стороны все это напоминало настоящий бой, однако при этом все знали, что мечи и копья затуплены, палицы облегчены, и противники могут биться лишь по правилам, стремясь показать воинское искусство, но никак не поразить противника всерьез. Стоило кому-нибудь из них под натиском соперника коснуться ограды или потерять стремя, как маршалы турнира тотчас объявляли их побежденными и требовали покинуть арену.
Однако спустя полчаса после начала боя, когда кони в прах истоптали арену и пыль завесой скрыла сражающихся от судей, зрители заметили, как замертво рухнула лошадь под одним из всадников, как, оказавшись на земле, ожесточенно сцепились двое других рыцарей, а выбитый из седла молодой бургундец в отчаянии кинулся с палицей на сидевшего в седле противника.
Тотчас был подан сигнал об окончании турнира, прогремели фанфары, и оставшиеся непобежденными рыцари, опустив оружие, повернули коней к ложе короля и скамьям судей.
Теперь они представляли собой далеко не такое блистательное зрелище: запыленные доспехи, превратившиеся в лохмотья попоны, обрывки плюмажей на смятых шлемах. Из пятидесяти рыцарей, принявших участие в схватке, на поле осталось всего шестнадцать. Гордый граф Кревкер, коннетабль Люксембургский и молодой Эдуард Ланкастер были среди них.
Во время боя Филип неотрывно следил за последним. Юноша неплохо сражался, и Филип вновь невольно почувствовал к нему уважение. В конце концов, он был англичанином, и Майсгрейву доставляло удовольствие видеть, как принц сходился с французскими и бургундскими рыцарями, неизменно оказываясь победителем во всех поединках. Но это чувство исчезло, как только он увидел, что к Эдуарду сквозь толпу пробралась его невеста и, улыбаясь, заговорила с ним, положив руку на холку разгоряченного коня. Принц снял шлем и склонился в седле.
В этот момент Филипа тронул за плечо один из распорядителей турнира:
– Мессир рыцарь, вам пора.
Для него и для Делорена были разбиты палатки из черного сукна. Это не понравилось Филипу. Под таким пологом чувствуешь себя заживо похороненным. Поэтому, едва облачившись в доспехи, он сразу же поспешил покинуть сумрачное помещение. Возле палатки стоял его турнирный конь – могучий нормандский жеребец темно-бурой масти. Холка и грудь животного были закованы в сталь, а на стальной пластине, защищавшей его голову, возвышался острый рог.
Филип ласково погладил коня и угостил его с ладони подсоленным хлебом. Он мог видеть, как из соседней палатки вышел Делорен в темно-серых, украшенных филигранью латах. На его шлеме развевался сине-серый шарф Жанны Дюнуа. Шотландец тоже направился к своему коню.
Он уже не выглядел беспечным, забрало Делорена было поднято, и лицо его выглядело бледным и осунувшимся. Казалось, лишь теперь эти двое осознали, что один из них вскоре предстанет перед Творцом. Смерть была обязательным условием их поединка, и внезапно Филип подумал, что все это никак не соответствует тому, что заповедовал Христос. Разумеется, Делорен оставался его врагом, и он первым напал на него в Луврском замке, а все-таки ему не хотелось убивать шотландца ради потехи разряженной толпы иноземцев. Эта схватка была их личным делом.
Делорен вдруг кивнул Майсгрейву и, взяв свою лошадь под уздцы, отошел в сторону. За спиной Филипа зашелестел шелк и повеяло нежным ароматом розового масла. Он оглянулся.
Перед ним стояла Анна Невиль – бледная, с напряженно сжатыми губами. Длинный шлейф ее сине-зеленого, расшитого золотыми узорами платья держала молоденькая фрейлина. Анна сделала шаг навстречу рыцарю и улыбнулась.
– Вы великолепно выглядите в этой броне, сэр.
Филип молчал. В глубине его души поднялась теплая волна. Анна покинула своего жениха именно тогда, когда ему вручают награды, когда множество благородных девиц оставили свои ложи, чтобы поздравить победителей.
Анна все еще улыбалась Филипу, но в ее потемневших глазах читалась тревога. Она заговорила с ним по-английски, задав несколько ничего не значащих вопросов о его коне, о вооружении, с пониманием кивнула, выслушав ответ, и вдруг сказала:
– Когда я узнала об условиях этого поединка… – Она облизнула пересохшие губы. – Эта безбожно и нелепо. Зачем вы согласились? Святая Дева, кому это нужно? Я пыталась добиться отмены поединка и пробовала сделать это с помощью Церкви. Если бы вы знали, со сколькими прелатами в Париже я встречалась в эти дни! И каждому я твердила, что это великий грех, если в христианской стране устраивают такие бои насмерть, как во времена языческого Рима. Кое-кто соглашался со мной, но большинство твердило, что здесь имеет место Божий суд89 и вы сами настояли на этом. Однако я не верила никому из них. Я ведь видела, что им самим не терпится поглазеть на этот смертный бой!..
– Леди Анна…
Но она не слышала.
– Они хотели всего лишь развлечься, все они – и мой отец, и даже ваш покровитель де Кревкер. А мне страшно. Мне страшно… как никогда.
Он шагнул к ней, но девушка отпрянула, гордо вскинув голову.
– Я, конечно, лучше других знаю, какой вы воин, сэр… Но, Пресвятая Дева, я вовсе не хочу, чтобы этот шотландец убил вас.
Майсгрейв мягко улыбнулся.
– В этом наши желания совпадают, миледи.
Девушка не мигая смотрела на него.
– Зачем вы согласились на этот поединок? Говорят, Делорен сражается как дьявол.
– Но раньше мне уже удавалось справиться с этим дьяволом.
Анна коротко втянула воздух.
– Я каждый вечер молилась о вас. Я молилась, наверное, как никогда в жизни. Но если Господь не услышал меня…
Она не договорила: горло ей сдавил спазм. У Филипа же внезапно стало легко на душе. С его глаз словно упала пелена. Он был глуп, как мальчишка, он совсем ослеп от ревности! Анна вела себя именно так, как должна была вести. Как он мог так ошибаться в ней, он, который так хорошо ее знал!
– Анна, послушай…
Но в этот миг грянули трубы, прибежал герольд, крича, что рыцарю пора на арену. Анна обратила к Филипу бледное лицо и сказала почти бесстрастно:
– Говорят, сэр рыцарь, что вы отказались принять платок от Жаклин де Круа, а также перчатку от красавицы Сеннак? Не возьмете ли вы в качестве талисмана мой шарф? Кто знает, может, именно он и принесет вам удачу…
