наша обязанность не только осуждать его, а предостеречь, удержать от непоправимой ошибки.
— Да кто мы такие, чтобы решать за него? — вскочил Комиссаров. — А если бы он решил жениться на однорукой проститутке, мы тоже собрание устроили бы, да?
Я начал за него всерьез беспокоиться. Даже пытался сделать ему незаметно знак — не лезь, дескать, парень, не трать пыл, плетью обуха не перешибешь, не порть людям сценарий. Но он ни разу не посмотрел в мою сторону.
На сцене театра зверей толпятся расставленные невпопад незатейливые декорации и реквизит — колодец и корыто енота-полоскуна, мачта с плакатом «Привет детям от зверей Уголка дедушки Дурова», который поднимает барсук Борька, фонари, автомобильные рожки, бочонки и прочий рабочий инвентарь четвероногих артистов. Разглядывая их от скуки, я облюбовал огромный барабан — любимый музыкальный инструмент то ли Гвидона, то ли зайки, — подходящий реквизит, который наилучшим образом украсит мизансцену, когда пробьет мой час.
А вот и он!
— А еще я хочу, значить, вам сказать, товарищи, что предательство этого, этого… отщепенца — это плевок в лицо всем нам, товарищи. — Он провел мятым носовым платком по лбу, словно, стирая вражескую слюну, и высморкался. — Он взял от государства, от нашего народа, а значить, и от нас с вами, все, что мог, он нас ограбил, товарищи. (Это рябой-то, это он, расстрелявший больше своих сограждан, чем я комаров прихлопнул, это он — мой народ?). Родина дала ему бесплатное образование в унерситете. Где, скажите мне, еще кто ни попадя может учиться на народные деньги? Так вот, вместо того, чтобы честно отработать эти деньги, он тащит их с собой в этот свой, тьфу, произнести и то противно, Израи́ль! Можем ли мы это допустить?
Стоп! Которые тут временные, слазь! Кончилось ваше время. В моем сценарии именно это место помечено красным. Ну-с Леонид Семенович, ваш выход, не ударьте в грязь лицом. Это вам не «Царь Максимилиан». Тут разыгрывается поистине народная драма, посильней, чем «Фауст» Гете.
Я вскарабкался на сцену, волоча за собой треклятый портфель, который уже трещал по всем швам. Места на столе было достаточно, но меня смущала физическая близость рябого, который уже стаскивал с красной картофелины очки:
— Што такое? Я вам ишшо слова не давал.
— А вы не спикер британского парламента. Кроме того, как заместитель комсорга я обязан познакомить рядовых комсомольцев со своей позицией по обсуждаемому вопросу. Антонина Ивановна, вы позволите, чтобы не засиживаться?
На лице Антонины по-прежнему не шевельнулся ни один мускул. Зато в зале оживились. Девочки-экскурсоводы захихикали. Воспользовавшись замешательством, я быстро выкатил барабан на середину сцены и превратил его в импровизированный стол. В конце концов, не могу же я с моими фокусами работать на сцене без реквизита.
— Гражданин Владимиров! Я обещаю, вы получите вашу аудиторию назад. Если она этого захочет. Я лишь отвечу на ваш вопрос. Я считаю его серьезным и оставлять его без ответа — большой грех. Правда, я отвечу на него тоже вопросом, вы же знаете, что мы, евреи, не можем иначе.
Владимиров смирился с ситуацией, а может просто притомился. В зале сидело человек 70 — дрессировщики, экскурсоводы, бухгалтеры, технический персонал, уборщицы, пара незнакомых физиономий. Барабан эффектно и весьма эффективно возвышался на сцене. Я щелкнул замком ненавистного портфеля и под любопытными взорами сидящих вывалил на потертое барабаново брюхо дюжину бумажных кирпичей, перевязанных шнурками.
— Товарищи! Предыдущий оратор не пожалел черной краски, чтобы живописать мою подлую сущность. Я на него не в обиде — он прошел трудную школу жизни в НКВД, у него свои представления о верности и измене. К тому же мы все равно скоро с ним расстанемся, и я надеюсь — навсегда. Но его последний вопрос меня задел за живое. Не потому, что решение о моем легальном, заметьте, выезде из этой страны находится, упаси, Господи, в его компетенции. Согласитесь, гражданин Владимиров, после 37 года много воды утекло. — В поле моего зрения попала отвисшая челюсть билетерши. — Я правильно говорю, Эсфирь Марковна? Наш уважаемый привратник поднял больной вопрос о так называемом бесплатном образовании. В мышеловке всегда найдется бесплатный сыр. Но попробуйте найти там хоть одного счастливого мышонка. Он представил меня в облике гнусного вора. А это уже серьезное обвинение. Я пару недель назад провел несложное исследование в Ленинке и установил, что на одно полноценное университетское образование в нашей стране расходуется от 2 до 4 тысяч рублей, включая амортизацию помещений, содержание библиотек, зарплаты персонала, электричество и лечение преподавательского состава. Это, конечно, немалые деньги, которые, однако, быстро возвращаются в казну благодаря скромным зарплатам специалистов. Взгляните на этот барабан. Что вы видите? Вы видите деньги. Много денег. Но не в виде кредитных билетов, а в виде облигаций государственных займов. Такие бумажки вы найдете во многих домах. Когда я был маленьким, мне давали с ними играть. Перед вами деньги, уплаченные по госзаймам, начиная с 47 года моими родителями, моей бабушкой, тетей и другими родственниками. Я попробовал считать весь этот мусор, но сбился на 335 тысяче (в старых, разумеется, рублях). Итак, 33 тысячи рублей. Теперь давайте посчитаем, сколько университетских дипломов оплатила моя родня. А вот и обещанный вопрос — могу ли я претендовать на один из них? Это все, что я хотел сказать, товарищи.
Наступившую тишину нарушил очнувшийся вахтер. Его распирал патриотический метеоризм.
— Это что же такое, товарищи? Мы позволяем этому антисоветчику нас пропагандировать. Вон чего удумал! Займы ему не нравятся. Когда стране трудно, наш святой долг — помочь ей. А он нас аблягациями попрекает.
Я спустился со сцены, заметив по пути поднятый вверх большой палец дрессировщика Комиссарова. Я подмигнул ему и вышел из зала.
Соло на барабане было окончено.
Вечером я живописал события трудного дня в теплой компании отказников. Подошел деловой Мишка Херсонский:
— Старик, одолжи мне свой волшебный портфель на недельку.
— Ты с ума сошел. Мне же еще в Дзержинском Райкоме из комсомола исключаться.
На следующий день я зашел в кабинет к Анне Владимировне. Она кормила любимого ворона, по обыкновению, разговаривая с умной птицей, как с недоразвитым ребенком.
— Ну скажи мне, как тебя зовут?
— Олюшка. — Прохрипел ворон и недовольно повернул голову в мою сторону.
— А, заходите, Леня, мне рассказали про ваш вчерашний бенефис. Прошу вас, будьте осторожны. Вам ведь жить дальше.
И продолжала задумчиво:
— Как я вам завидую. Да, я хотела спросить вас, а что будет с вашей книгой об Уголке? Вы уже договор подписали?
— Вы не волнуйтесь, Анна Владимировна,
