я потому и пришел. Я предлагаю такое решение. Упускать шанс, конечно, было бы глупо. Работать над книгой мне в этой обстановке долго не дадут. Брать аванс я боюсь — потрачу, а потом очередной Владимиров шантажировать начнет. Давайте я переделаю договор и внесу в него ваше имя как соавтора. От такого подарка ни одно издательство не откажется. А вы потом и без меня справитесь. А мое имя вычеркнете. Нет человека — нет статьи. Но есть книга.
Я рассказал ей, что по тем же соображениям мне приходится отказаться и от договора на детскую книжку у гаишников.
— Леня, скажите, вам действительно настолько плохо в этой стране?
— Плохо, Анна Владимировна. Смертельно плохо. Трудно жить там, где тебя ненавидят. Да и не только… А разве вам хорошо?
— Ну, обо мне-то что говорить, голубчик, я свое худо-бедно отжила. Да, вы наверное, за характеристикой пришли. Знаете что, мне это сделать трудно, а нашим пачкунам только волю дай… Вот вам бумага, садитесь и пишите, как вы сами считаете нужным.
Я с наслаждением заклеймил себя как уклониста от общественной жизни. Что-то добавил о любви к животным и детям.
Почитала Анна Владимировна мою стряпню и грустно усмехнулась:
— Да, все верно, особенно если под общественной жизнью понимать пьянство и воровство. А знаете, здесь у нас, пожалуй, ни один работник не тянет на такую характеристику.
— Хотите, я еще подработаю ее, в духе Владимирова? Мне ведь все равно.
— Еще чего. Он у меня как миленький подпишет. Вы думаете, он за несунами следит? Сам первый вор и мздоимец. И сексот. Он за мной следит. Я их всех, как свои пять пальцев знаю.
Наутро вышел из отпуска комсорг. Рябой перехватил его в проходной:
— Ты знаешь, что тебе комсомольское собрание готовить надо? Махлис в Израиль едет — характеристику требует.
— А почему это именно он? — не понял юноша. — У нас что более достойных не нашлось?
Не эта ли история вдохновила классика советской литературы Твардовского, запустившего в массы бессмертный афоризм «ебля слепых в крапиве»?
ПЛАТИТЕ, ГОЛУБИ, ПЛАТИТЕ
Своим соло на барабане я, конечно, несколько предвосхитил важные события. Борьба с образованными, но неблагодарными подавантами обострится, когда я уже буду по ту сторону добра и зла. В сентябре 1972 года ОВИР начал взимать плату за образование с отъезжающих. Официальное постановление ВС вышло только в декабре. По этому прейскуранту мне пришлось бы заплатить за свой диплом 12 000 рублей, если бы они у меня были, 180 моих зарплат — эквивалент полутора тонн черной икры, 3000 бутылок «Столичной». Возможно, это был психологический эксперимент, но результаты его были непредвиденными. На фоне нешуточной паники, охватившей тех, кто уже оказался на обочине после подачи, очереди в ОВИРах стали длинней. Расцвела и новая хризантема протестного творчества.
Харьковчанин Виктор Ясман стал свидетелем такой сцены в МВД СССР. На приеме у замминистра Бориса Шумилина присутствует неизвестный генерал. Еврей в ермолке пришел, чтобы потребовать разъяснений по поводу уплаты выкупа за образование.
Генерал: — Снимите головной убор.
Посетитель: — Я не могу, мне это запрещает религия.
— А я говорю снимите. Вы в кабинете замминистра СССР.
— Вы оскорбляете мои религиозные чувства.
— Я прикажу вас вывести.
— Генерал, мы с вами не в казарме.
Шумилин успокоил генерала.
Посетитель: — Вы можете показать мне закон, по которому я обязан платить за образование?
Шумилин: — Нет, но такой закон есть.
— Покажите.
— Вы что не верите замминистра? Вы меня оскорбляете своим недоверием.
— Ну что вы, вот вы пришли на почту за заказным письмом. Вас просят предъявить паспорт. Вы же не обижаетесь. Вот и я хочу, чтобы мне показали закон.
Поэт Василий Бетаки, который попал под раздачу, рассказывал, как развлекался в ОВИРе, обвиняя чиновников, потребовавших от него уплаты побора за образование, в… троцкизме. Он прицепился к формулировке «государственные вузы», чтобы внушить им «очевидную истину» — на него постановление не распространяется, ибо Литинститут не является госвузом. Он учрежден общественной организацией «Союз писателей» и может быть приравнен в этом смысле к ВПШ или к профсоюзным школам. Своей демагогией и размахиванием, как флагом, именем Троцкого, требовавшим «огосударствления профсоюзов», он довел перепуганную чиновницу до нервного срыва.
Шумилин и прежде изредка уделял свое драгоценное время отказникам. Однажды он вышел в приемную МВД на Огарева в сопровождении помощника в майорских погонах. Его беспрестанно мигающие синие глаза почти сливались с мундиром, неуклюже топорщившемся на упитанном теле, и не предвещали ничего хорошего. Выслушав наши требования, генерал начальственно кашлянул и пробубнил:
— Наберитесь терпения. У нас много работы. Когда до вас дойдет очередь, вас вызовут.
От группы отделилась пожилая женщина:
— До нас очередь дошла, и нам отказали без объяснения причин.
— Без причин мы никому ни в чем не отказываем. В советских законах нигде не сказано, что евреи имеют право на выезд в Израиль. У них есть право лишь возбуждать ходатайство о выезде. А это не одно и то же.
— Но ваши подчиненные вмешиваются не только в нашу личную, но и в профессиональную жизнь. — Раздался другой голос.
— А кто вы по профессии?
— Я преподаватель иврита. Меня доставили в милицию и задали тот же вопрос, что и вы. Потом объявили, что это запрещено, и мне светит срок.
— Ну что? Правильно сказали.
— Но в своде законов я такого запрета не нашел.
— Вы что же, не верите самому заместителю министра? — вмешался майор.
— Я даже советовался с адвокатами.
— У нас адвокаты — честные люди. Не надо их чернить.
С чем пришли, с тем ушли.
КРУГИ И РОМБЫ
Помолись, чтобы тебя забыли,
Как забыли тех, что прежде были,
Как забудут всех, что будут вновь.
Раиса Блох
И снова зазвонил телефон: «Леонид? Это звонит Евгений Иванович. Вы меня помните?».
Еще бы не помнить. С чего это он на вы перешел? Не к добру это. Или кто-то из вышестоящих стоит рядом и слушает. Опять эта привычка анализировать выпадающие из ряда нюансы. Верх занудства. И тут же ловлю себя на новом ощущении — звонок меня обрадовал. Допекла неизвестность. Ни разрешения, ни отказа. Разговор с дьяволом может пролить свет на мои перспективы, вернее, на его, дьявола, намерения. Эти валики откровенней и циничней своих эмвэдэшных шестеренок и прочих передаточных звеньев. Им больше позволено. Выпустят или запрут? Выстаиваешь тут часами в очередях в разных приемных, откуда тебя ни с
