- Это был удивительный тип, понимаете ли! - поднял палец Роман Вильгельмович. - Когда якобинцы с его теорией пришли к власти, он обвинял Робеспьера в тирании. А после казни этого практика, так это-о, когда сам Бабеф стал заговорщиком, он уже хвалил Робеспьера и обещал еще решительнее уравнять всех. Но не успел: самому голову отрубили! - Юхно прыснул и засмеялся.
- Так это ж буржуазная революция, а у нас пролетарская, - сказал Герасимов.
- Мы говорим о принципе, голова! - воскликнул Успенский. - А принцип того коммунизма таков: силою власти уравнять всех имущественно. Бабеф боялся даже интеллектуального неравенства, а потому требовал обучение свести до минимума. Он считал, что главная опасность идет от "умственного гения". И выдумал этот термин! Отсюда - всеобщее равенство при полном бесправии. Вот чью теорию развивали Петенька Верховенский и Шигалев из "Бесов", которые мечтали горы сравнять...
- Ну, то литературные персонажи. А наши реальные бесы: и Ткачев, и Нечаев, и Бакунин - разве не оттуда пошли? Уж кто-кто, а Маркс их не жаловал, хотя они и пытались прилипать к нему, так это-о...
- Конечно же оттуда! - подхватил Успенский. - Бакунин с его сатанинской формулой - в сладости разрушения есть творческое наслаждение - весь от ранних социалистов. Типичный революционер-космополит, ни в чем границ не признавал; быт, национальный уклад, географические условия - все отметал. Все упразднял: классы, расы, государства. Все поломать, а на обломках построить один образец рабочей жизни, общий для всех. Когда наша интеллигенция стала просвещаться насчет социализма в кружках Станкевича, Петрашевского и прочих, теория уже гуляла по миру в полной силе. В тридцатых годах Буонарроти теоретически развил Бабефа, подновил его, ввел в моду. И прогрессисты радовались. Ну как же? Социализму возвращен его боевой характер, отнятый у него утопистами. Тот же Буонарроти считал, что частная собственность есть преступление против общества. Пьер Леру дошел до последней точки, говоря, что республика без социализма - абсурд. А там еще Луи Блан, Анфантэн, Прудон, Сисмонди... Да мало ли их! А вечный заговорщик Огюст Бланки любому нашему Нечаеву фору мог дать. И все эти просветители трубили в один голос: социальная революция есть только продолжение политической. Сперва власть взять в руки, а потом уж устраивать рай земной по принуждению. Тех же, кто хотел это совершить мирным путем, окрестили ягнятами...
- И мирные социалисты тоже хороши, так это-о... - Роман Вильгельмович сделал значительное выражение и покачал головой: - Один Кабэ чего стоит с его трактатом или романом "Путешествие в Икарию". Его идеальная коммуна в сим произведении, понимаете ли, вырастает из диктатуры Добродетельного Икара. Все там живут по расписанию, как на поселениях Аракчеева: одеваются в одинаковую форму, сшитую из одной и той же эластичной ткани; дома все одинаковые, мебель, утварь тоже одинаковая. И улицы похожи одна на другую. Что надо читать, какие книги? А что не надо читать? Какие зрелища смотреть? Что варить? - все устанавливает начальство и одобряют комитеты, так это-о...
- А Кампанелла в своем "Городе Солнца" догадался ввести специальные ящики для доносов, - перебил его Успенский. - Каждый член коммуны должен писать доносы друг на друга и опускать их, как письма, в такие вот ящики. Вот откуда пошли эти бесы.
- Раньше, так это-о, раньше! - воскликнул Роман Вильгельмович. - Еще Платон сказал: мир идей не от мира сего. Мир идей есть образец для реального мира. Столяр делает стол по образцу идеи стола, так и Демиург создает видимый мир по образцу невидимого, то есть мира идей. Отсюда и модель его идеального государства, в жертву которого приносится все: свобода и права личности, упразднение семьи, собственности, введение общности жен и детей. Создав эту модель, Платон поторопился вручить ее сиракузскому диктатору Дионисию как лучшему практику, так это-о. Одначе диктатору быстро надоел словоохотливый философ, и он его продал в рабство. - Роман Вильгельмович коротко хохотнул и сердито нахохлился. - Неплохой урок, между прочим, для всякого идеалиста, плюющего на свободу во имя целесообразности. Вот от этого платоновского государства и пошли все эти "утопии" да "икарии", как слепки с одного образца.
- А нам говорят - Маркс, - сказал Успенский, обращаясь к Герасимову. Маркс никогда не причесывал всех под общую гребенку, он требовал учитывать исторический опыт хозяйственного развития. По Марксу, роль и значение капитала в промышленности и в земледелии не одинаковы. Читайте третий том "Капитала"! На земле требуются, писал Маркс, самостоятельно работающие руки мелких производителей-собственников! Или работа и контроль самих объединенных производителей. Самих! А не начальства над ними. Так ведь и у Ленина нет ни слова о сплошной коллективизации, да еще в таком повальном охвате. Так что наши левые коллективизаторы совершили прыжок через голову Ленина прямо в объятия этих европейских Добродетельных Икаров. Примитивная утопия взяла верх.
- Почему же это произошло? - спросил Герасимов.
- Однозначного ответа здесь нет, - сказал Успенский. - Но можно попытаться ответить.
- Погодите, так это-о! - Роман Вильгельмович поднял руку: - Я хочу вам досказать эту историю с Кабэ. Он устроил в Северной Америке коммуну по описанному образцу. И чем все это кончилось? Она погрязла в манипуляциях, воровстве, склоках и раздорах. А самого Кабэ судили как мошенника, так это-о... - Роман Вильгельмович весело оглядел всех и закатился тоненьким смешком. - Между прочим, один из петрашевцев еще в сороковых годах прошлого века сказал, что жизнь в Икарийской коммуне, или фаланстере, представляется ему ужаснее и противнее всякой каторги.
- Кто это? - спросил Герасимов.
- А Федор Михайлович Достоевский, так это-о...
- Ну, эдак мы уйдем далеко в сторону, - возразил Герасимов. - Дмитрий Иванович, ответь на мой вопрос: почему это произошло?
- Давайте попытаемся, - сказал Успенский. - Если общество не имеет контроля самоограничения, то оно обречено на всяческие злоупотребления и даже на застой. С этим вы хотя бы согласны?
- Допустим. Но у нас есть же критика и самокритика.
- Разговоры о критике! Применение критики надо утвердить законодательно, как право. Не разговоры о критике, а правовой порядок должен лежать в основе общества, ибо социальная дисциплина создается только правом. Соблюдение этого права гарантирует свободу, то есть свобода внешняя обусловливается общественной средой. О каком соблюдении права, о какой свободе, о социальной дисциплине можно говорить, если правопорядок публично поносится леваками? Слово "адвокат" стало ругательством. А еще ниже - "присяжный поверенный", уж ничего уничижительней и быть не может, чем эти слова, понятия или обязанности по соблюдению правопорядка. Теперь другой лозунг опять выплыл из военного коммунизма - руководствуйся революционным сознанием! Что, мол, мне выгодно, то и нравственно. Мужики про это говорят: чего хочу, того и клочу, то есть начальству все позволено. А кто с этим не согласен? Тот, кто сегодня поет не с нами, тот наш враг. А там - объявить врага социальным навозом - и к ногтю. Поймите же - это левой теорией освещено. Здесь не Маркс, а все тот же Бабеф, бабувизм. Ведь как просто - исполняй, руководствуясь революционным сознанием. Сознание же бывает разным: одни стыдятся безобразничать, другие усердствуют по святой вере, третьи по тупости, четвертые по хитрости... Так вот, Возвышаев твой усерден и туп, и жалость ему неведома, - обернулся он к Марии.
- Зато он чует, куда дело поворачивается, так это-о...
- Именно, именно! - подхватил Успенский. - В этом вся соль. Всего лишь два года назад на Пятнадцатом съезде и Сталин, и Калинин, да и другие говорили, что нас, мол, толкают к расправе административной с кулаком, но мы не позволим-де нарушать революционную законность. И что же? Не прошло и двух лет, как эту самую законность и не вспоминают, а расправу ведут публично - выбрасывают людей из квартир в городах, мол, нэпманы - не люди, о деревне и говорить нечего. И толкнули на это беззаконие именно партийная интеллигенция, леваки, все эти Ларины, Преображенские, Каменевы да Зиновьевы. Вспомните, что говорили они еще пять лет назад? А газеты? В последнее время они кишели этими подстрекателями. Все дело в том, что русская интеллигенция, я имею в виду атеистическую часть ее, радикальную, состояла из людей ни индивидуально, ни социально не дисциплинированных. От них все и пошло. Эта их любимая формула - опираться в действиях на революционное сознание - давно известна.
- Так это-о перефраз знаменитого клича разинской вольницы - "Сарынь на кичку!". Древняя замашка, - сказал Роман Вильгельмович и рассмеялся.
- Возможно... Хотя я как-то не думал о разинской вольнице, - отозвался Успенский. - Впрочем, у Костомарова писано об этом. Но сейчас я говорю про нашу радикальную, самовлюбленную, самоуверенную интеллигенцию. Она всегда стремилась вывести сознание из-под контроля нравственности. Она плевала на религию, на семейные устои, на общественные традиции. Вспомните хотя бы Марка Волохова из "Обрыва"! Все его действия по этому новейшему сознанию оборачиваются жестокостью к людям, близким и дальним. Оно и понятно автономность сознания таит в себе большую опасность.
