хозяин.
Следом вскочил и Зариф Проворный:
— Так ведь баня твоя прямо на дорогу выперлась! Сколько я тебе твердил, когда председателем был. Ведь только из-за упрямства своего в яму, которую другим рыл, свалился! Чуть дух не испустил!
— Вот, значит, как… — сказал Фаткулла Кудрявый, притягивая к себе лопату. — Свалился ли, нет ли, а пользу от канавы сами видели… Вот что, приятели, убирайтесь-ка вы подобру-поздорову. Не то Алгыра с цепи спущу. Ступайте, ступайте! — И он, наставив острый штык лопаты, начал теснить Шамилова и Зарифа Проворного к тропинке. Самат, не дожидаясь приглашения, сдал позиции сам.
— Не по своей воле… от общества наказ… ты уж прости, агай… — бормотал он, весьма довольный, что тем, кажется, дело и кончилось.
— Ты, Фатки, чуди, да в меру! — крикнул Зариф Проворный, уворачиваясь от лопаты. — И на тебя управа найдется! — Медленно отступая по тропинке, он принялся бранить Самата: — Размазня! Знаем, чего ты перед ним маслишься. В зятья набиваешься. Не рассчитывай! У нас тоже парни растут. Не тебе чета! Пошли, товарищ Шамилов! Ровесник мой какой твердолобый — если что по-людски сделает, потом изжогой мается. Ничего, придет наш день!
— Непотребным делом занимаетесь! — сказал Фат* кулла Кудрявый и плюнул вслед уходящим послам. — Эх, товарищ Шамилов, товарищ Шамилов! Достойный вроде бы человек, а на такую ерунду время тратишь. Лучше бы своим делом занялся…
Шамилов хорошо расслышал последние его слова. Красный от обиды, шагал он по улице. «Ладно, пусть пока по-твоему будет, но не забудь, Фаткулла Кудрявый, до самой смерти запомни! — говорил он про себя. — Твои слова навеки на твоей совести останутся!..»
В правление он заходить не стал. Пришел домой и растянулся на стоящей в саду кровати. Жене, которая позвала пить чай, только рукой махнул — не до тебя, дескать. Ни солнечных лучей, которые, пробиваясь сквозь листву, слепили ему глаза, ни голодного поросячьего визга, доносившегося из хлева, он не замечал. Он думал и думал. Язвительное замечание Фаткуллы Кудрявого из головы не шло…
Вот так и остался тогда невыполненным третий пункт шамиловского плана. Сколько ни вызывали Фаткуллу на заседания правления, как ни ругали, ни уговаривали — не сумели уломать. Он стоял на своем: из фундамента, дедами-прадедами заложенного, ни камня не сдвину, земли своей ни вершка не отдам. Видя, что дело не выгорело, актив махнул рукой. Пара тополей так и осталась непосаженной. Не повезло и самому Фаткулле Кудрявому. Пестрая корова, охотница углы срезать, после того как отыграла свадьбу с Капралом, в праздных своих шатаниях все-таки угодила в ту самую канаву и сломала ногу.
Слова Фаткуллы Кудрявого: «Лучше бы своим делом занимался!» — крепко запали Шамилову в душу. Но обидой своей он не поделился ни с кем. А обида вот в чем: наших шельм послушать, так куштирякская ребятня должного образования не получает, и когда, закончив четвертый класс, переходит в яктыкульскую среднюю школу, поначалу отстает по успеваемости, да и потом наверстывает с трудом. А виноват — Шамилов. Даст ученикам задание, а сам или в правлении торчит, или по хозяйству возится. Вот вам еще одно куштирякское «чересчур» в наглядности. Как же так? Сам Шамилов, столп просвещения, представитель науки в Куштиряке, — и детям нужного образования не дает? В том, что не вышел из Куштиряка генерал, или знаменитый футболист, или, на худой конец, какой-нибудь ученый, винить учителя — все равно что лисе назло всех кур передавить. И потом, свои аульские заслуженные люди чем хуже? Впрочем, не будем торопиться, о них слово впереди.
Нет, Шамилов от своего плана не отказался. Он верил: рано или поздно поумнеет Фаткулла Кудрявый и склонит голову, сдастся. Потому как опытный полководец то возобновлял военные действия, то сворачивал их, то бросался в атаку, то отходил для перегруппировки сил. Куштиряк следил за этим поединком отнюдь не равнодушно, а всячески подбрасывал в пламя сухого хвороста.
В это беспокойное время и вернулся автор в родной Куштиряк.
2
Съездил Гата Матрос в Каратау и потерял покой. Непонятно! Все вышло удачно, порученное он исполнил, а на душе муторно.
«Гата Матрос? Это еще кто такой?» — спросит недоуменно читатель. И недоумение его вполне понятно. Куштиряк не то что море — даже река поприличней, вроде Агидели, не омывает. А нет моря, значит, и матроса быть не должно. Откуда ему взяться? Так, вероятно, рассудит нетерпеливый читатель.
Делать нечего, придется опять, как учит мой друг-критик, пуститься в историческое отступление. По всем законам науки. Автор хоть и куштиряковец, но понимает: не тот здесь случай, чтобы углы срезать, — слишком серьезный разговор. Закон есть закон. Автора же воспитали в уважении к нему, пусть даже закон только научный.
Итак, мы уперлись… то есть повествование наше подошло к Гате. А вернее, подошло ко второму событию, о котором упоминалось выше. Ибо Гата-то Гата, но почему Матрос? Как злословили некоторые (а если указать пальцем — по наветам лагеря Сыртлановых), оснований носить это высокое имя у него нет никаких. Пользуясь историческим лексиконом: налицо узурпация. Дескать, Гата не то что по палубам бороздящих океаны могучих кораблей не расхаживал, но даже в лодчонке с кривым веслом не сидел ни разу. Он плавать не умеет, потому даже в тазу воды боится! Видали, с какой стороны гвоз-дануть примериваются?
Только из этого грубого поклепа, как ворованный гвоздь из кармана, торчит то самое куштирякское «чересчур». Предстоящие события покажут, что такие слова, как «страх» и «боязнь», к Гате не пристают. Нрав же Куштиряка известен: клеится не клеится — плюнет и прилепит. Но автор считает, что слова, задевающие чужую честь, лучше держать за зубами, а еще лучше — сглотнуть обратно. Пожалуй, этим похвальным свойством он обязан тому, что уже много лет живет на стороне. Он теперь не может, подобно землякам, идти напролом, резать углы, а возле подбородка весы держит, чтоб каждое слово взвесить. Да-да, катящийся камень сам обгладится..
Не поймешь этот Куштиряк! С одной стороны, Гата, дескать, плавать не умеет, а с другой — сам его Матросом прозвал. Есть тут, по-куштирякски говоря, логика? А дело в том, что в Куштиряке каждый человек, достойный упоминания, с хорошим ли, с плохим ли вошел он в историю, получает свое прозвище. Мало того — все прозвища наоборот. Некрасивого — красивым, трусливого — батыром, злого добрым сделают. И что вышеупомянутый Зариф оттого Проворный, что больше любит лясы точить, чем работать, и за столом не промах, а у Фаткуллы Кудрявого голова гладкая, как
