– Погодите! – закричала Ио. – Я знаю! Ведь он и послал их – помните?
Помните троих благородных фракийцев, на которых было столько золота? Он хотел, чтобы мы отдали ему наше оружие и коней, и дал нам время до завтрашнего утра. Хотя вы с Латро утверждаете, что на самом деле он собирается напасть на нас нынче ночью.
– Да, боюсь, именно так он и поступит, – вздохнул Эгесистрат. – И Клетон, и боги предупредили нас; мы можем быть вполне уверены в этом. И хоть мы и не заявили ему напрямую, что не сдадим ни коней, ни оружия, мы просто старались выиграть время, и он это прекрасно понимает. И теперь хочет взять быка за рога, если сможет, конечно. Царя, разумеется, тоже можно ранить, но вдруг это окажется легкая рана? Да оракул мог вполне иметь в виду и другого царя, не Котиса. Или просто ошибиться в своих предсказаниях; Светлый бог, согласно всеобщему мнению, частенько действует наперекор предсказаниям Орфея, и, как мы с вами уже сами убедились, он несомненно в этом замешан и противодействует своей сестре [196].
Ио даже подскочила от возбуждения:
– Так вот, значит, почему Котис перенес день принесения в жертву Эобаза? Хотел заручиться поддержкой Бога войны?
– Именно так. Теперь давайте рассмотрим четыре последние строчки:
Вот когда Бендис захочет замедлить ход солнца.Только напрасно; стремительно львы понесутся!Воинства бог все на битву подвигнет народы;В битве кровавой прольется и царская кровь без сомненья!
– О Бендис и о солнце мы уже говорили. Я бы предположил, что "львы" – это стратеги или, может быть, просто могучие воины. Бог воинства – это, конечно же, Арес, или Плейстор, как его здесь называют. Ну, хорошо. Арес посылает людей на битву, но кто-то, надо полагать, эту битву выиграет?
Может быть, сам Котис? Следовательно, ему нужно непременно добиться расположения Плейстора; к счастью, для этого есть вполне подходящая жертва. Итак, Котис сперва уничтожит дев-воительниц (если сможет!), а затем отправится просить помощи и защиты у Плейстора.
Вот что рассказал нам тогда Эгесистрат; возможно, он говорил и что-то еще, я уже не помню. Однако, вновь заговорив со мной в храме, когда мы остались наедине, он воспользовался языком, на котором я пишу свой дневник, чтобы никто из врагов нас не подслушал. И здесь, в храме, он предупредил меня об одной чрезвычайно важной вещи.
– Ты, конечно, уже не помнишь нашего разговора с Охотницей, – сказал он. – Не перечитывал ли ты запись о нем сегодня?
– Нет, – ответил я, – не перечитывал. Меня это сейчас совершенно не занимает. Ты, оказывается, говоришь на моем языке – скажи же, где находится моя родная страна?
Эгесистрат только головой покачал:
– Я бы непременно сказал тебе, если б мог. Но, увы, я этого не знаю.
Если мы переживем эту ночь, я могу спросить у богов.
– Как же так – ты знаешь мой язык, но не знаешь, где на нем говорят?
Эгесистрат подсел поближе; тогда мы еще не начали обсуждать с ним, как мне добраться до храма.
– Да уж такой я, какой есть. Ты слыхал о Мегисте?
Имя это ни о чем мне не говорило.
– Он был прорицателем царя Спарты Леонида и погиб вместе с ним. У него был дивный дар – он понимал язык всех птиц и зверей и благодаря этому мог узнавать множество самых невероятных вещей, хотя, как он сам мне говорил однажды, большинству зверей и всем птицам нет никакого дела до людей.
– А может кто-то из птиц сказать мне, где мой дом? – спросил я.
– Сомневаюсь. Так или иначе, сам-то я, хоть и разговариваю порой с богами, птичьего языка не знаю. Впрочем, и у меня тоже есть особый дар – я понимаю любого человека, с которым встречаюсь. Не могу объяснить, как это происходит. Мардоний, например, не раз спрашивал меня об этом, но я в ответ мог только удивляться, почему он сам так не может. Возможно также, что я вообще никогда не учился говорить, как все остальные дети, а сразу заговорил на своем родном языке, как взрослый.
Мне показалось, что в этот момент мной опять овладевает желание схватиться за меч.
– Видно, такова воля богов, – сказал я обреченно. – И я никогда не найду свой дом.
– Если и в самом деле такова их воля, тебе остается только смириться, – согласился Эгесистрат. – А теперь не хочешь ли перечесть, что говорила Охотница?
Я отрицательно мотнул головой.
– Хорошо, я сам тебе перескажу. Она обещала, что ты вернешься к своим друзьям. Я не говорил об этом раньше, потому что твоя рабыня вечно подслушивает. Советую тебе все-таки перечесть эту часть своих записей, а также то, что ты сегодня зачитывал вслух на языке эллинов.
Ну вот, теперь мне нужно описать наш бой. Луна едва взошла, когда мы услыхали крик чернокожего и тут же прорвали цепь стражников. Иппофода бросилась вперед со своими амазонками; они мчались слева от меня.
Эгесистрат скакал справа. Перед нами возникли двое фракийских всадников, зазвенели луки амазонок, и я, наверное, всегда буду помнить свист стрел и то, как кости упавших фракийцев затрещали под копытами наших коней.
Царь уже положил руку на рукоять меча, но выхватить его так и не успел: я налетел на него, обхватил его рукой и выдернул из седла. Какой-то фракиец бросился на меня – я помню, как блеснул наконечник его копья в лунном свете, – но я развернул коня так, чтобы тело царя прикрывало меня от удара, и фракиец промчался мимо, тут же подняв оружие. Царь был очень силен и сумел высвободить одну руку; когда он ударил меня в лицо, мне показалось, что все звезды упали с небес и вонзились мне в глаза; но я тут же схватил его за горло и душил, пока он не перестал сопротивляться.
Я скакал на северо-запад, как было договорено, снова и снова понукая коня ударами пяток. Это был превосходный конь, но как он мог уйти от фракийцев, таща на себе двух тяжелых мужчин? Чернокожий, Эгесистрат и несколько амазонок устремились на помощь ко мне, и мы сбились в тесную группу. Теперь они скакали позади меня. В руке чернокожий все еще держал дротик, которым он и убил фракийца, попытавшегося нас обогнать: просто повернулся в седле и, когда фракиец приблизился, точно и сильно метнул свое оружие. Стрелы амазонок избавили нас от преследователей; фракийцы падали с коней на полном скаку, кони тоже падали под ними, и все же врагов было слишком много.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
