Одна за одной стали закрываться церкви в Харькове. Дольше всего, кроме Николаевской, оставались три: Трех Святителей, называемая «гольбергская», так как сооружена была она на средства еврея Гольберга, Журавлевская, в рабочем поселке, которая держалась необыкновенным самоотвержением батюшки (требуют «ремонта» храма, якобы необходимая для предотвращения разрушения храма — батюшка сам совершает его, красит собственноручно) и, наконец, две церкви на горе Холодной, она же с другой стороны и Лысая, где в одной части была церковь Озерянская, а в другой Николаевская. Журавлевская церковь не была очень посещаема: туда боялись ходить, в рабочий поселок, но и она оказалась закрытой. Озерянская — также. Оставалась одна Николаевская на Лысой горе не только на весь Харьков, но и на весь район: ближайшие храмы были в Екатеринославе и в Луганске.
Церковь была на окраине и народ мог собираться туда без особого опасения. Собирались отовсюду. Сам Владыка приезжал издалека на извозчике: в районе храма не нашлось никого, кто согласился бы принять архиерея. На другом конце города, за пять километров, нашелся церковный человек, пустивший к себе Владыку.
За время служения Владыки Александра на Лысой горе предложено было принять для совершения служб в Николаевский храм живоцерковников, так, чтобы одно воскресенье служил Владыка Александр, а другое — живцы. Народ пришел в страшное возбуждение: готовы были кольями встретить пришельцев. Владыка удержал от эксцессов. — Дадим им место, — увещевал он. Предложено было живистам совершать службы в одном из приделов, с тем, чтобы он был отделен стеной от остального храма, с вторым приделом. Начальство наложило запрет на такое решение: фундамент не выдержит возведения стены. Составлен был, однако проект, который обеспечивал фундамент от повреждения — и в одну неделю стена оказалась сооруженной. Живцы образовали «сороковку» — никого, кроме этих 40 организаторов живо-церковного прихода, никогда на службах не бывало, хотя там было и духовенство и прекрасный хор, который из каких-то источников получал жалованье.
А в самом Николаевском храме бывало столько народа, что причащение продолжалось по несколько часов, пока народ, подходящий к чаше, пел «Тело Христово приимите..» Исповедь, конечно, была общей — при таком количестве исповедников. А только кончалось причащение — в пять часов вечера, — надо было до вечерни совершить несколько десятков крещений; восемьдесят, девяносто, до ста двадцати. И тут, конечно, крещение совершалось общее. Приезжал народ с далеких мест и терпеливо простаивал долгие, долгие службы. А какой подъем царил на них — передать нельзя, какое пение — забыть нельзя. Владыка умел вдохновлять пение от всего сердца. Бывало, говорить он, когда обычным порядком поют «Подай Господи»: — да, ведь так и человека не станете просить, чтобы он подал, разве так холодно просят? — пойте все! И когда тысячная толпа едиными устами, единым сердцем начинала петь — такая молитва звучала в храме, о которой здесь, заграницей, и малого понятия не имеют.
Показательно, что Владыка Александр (так же, как быший до него в Харькове, и переехавший потом в Киев митрополит Константин) не поминали никогда митроп. Сергия. Поминали «Восточных Патриархов» и местного Владыку — митроп. Константина или архиеп. Александра. Все понимали в чем дело. Если же кто по незнанию или лукавству, спрашивал Владыку, почему не поминается митроп. Сергий, он неизменно отвечал: «не можем мы его поминать, нет у нас связи с ним».
Не минула общая судьба стоятелей за правду Церковную и Владыку Александра. Он чувствовал это, просил своих духовных чад не унывать: что бы дальше ни было — держитесь, крепитесь. Близким он говорил, что он — последний архиерей на юге России.
Однажды он был схвачен и посажен в Холодногорскую тюрьму. Это было великим событием в жизни тюрьмы, когда привели его — высокого семидесятилетнего старца: с почтением встречен он был сидельцами. Не долго он пробыл в заключении: кончилась там его жизнь. Как? — Один Господь знает. Это осталось тайной для его духовных чад.
В городской судебно-медицинский морг Харькова был привезен из корпуса неизлечимых больных колонии НКВД на Каченовке, под городом, труп старика, совершенно голый, только с номером на ноге и с документом, в котором указана была фамилия — Петровский, с предписанием похоронить. Доктор, бывший иподиакон, и привратник, дежуривший у ворот, архимандрит, получивший здесь работу, сразу же опознали Владыку Александра. Он был остриженный и обритый, но его величественный вид отличил бы его из сотни трупов, обычно жалких в своей наготе. Но вдруг было получено из тюрьмы предписание — труп Петровского немедленно возвратить, так как он был послан по ошибке. Перевязавши номер с тела Владыки на тело одного безроднаго, отправили последнего с документом Петровского в тюрьму. А Владыку одели в архиерейское облачение и о. архимандрит, который всегда, служа при морге, отпевал всех попадавших сюда, отпел и Владыку. Ранним утром вывозили гроб Владыки Александра из двора морга, но вся улица оказалась запруженной народом, по преимуществу сверкая белыми косынками сестер Козельщанского монастыря.
С плачем, с крестным знамением, опускаясь на колени, встретила толпа повозку с гробом. Возчик быстро погнал лошадей. Нельзя было не бояться такого обнаружения секретных похорон.
Владыка был похоронен за Холодной горой, на кладбище села Зелютина.
Это было осенью 1939 года. Могила его стала предметом почитания. На следующую осень — поминали годовщину.
После ареста Владыки службы продолжались.
В Вербное воскресение, весною 1941 года, была последняя служба. Уже за службы Великого поста наложили налог в 125 тысяч. Уплатили. Но не все было благополучно в «пятидесяти», которая отвечала за церковь: попали туда воры и враги Церкви. Объявлено было, что по болезни батюшки службы не будет. Священников было много — но никто не имел права совершать службу, кроме того кто официально был приписан к храму. Так никогда не узнали прихожане, что была за причина «болезни»: слухи были, что потребовали новый налог в 120 тысяч за Страстную седмицу. Его бы, конечно, собрали — деньги бросали, не считая. Но видимо не доходили деньги по назначению. Так или иначе — службы не было. Объявлено было — расходитесь до четверга, служба страстей Господних — будет.
Страстного Четверга никто не забудет из тех, кто там был. Несметная толпа собралась — тысяч восемь — которая запрудила всю улицу. Для соблюдения порядка прибыла милиция. Но порядок не нарушался, и если от кого избавила милиция — так это от опасности нападения комсомольцев. Церковь оказалась закрыта. Шла служба у живцов — но там кроме «сороковки» своей никого не было: и в голову не приходило никому из собравшихся, что там можно молиться. Заходили туда из любопытства, посмотреть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
