— Вот молодцы! Только княжеские ротмистры так ловко умеют маневрировать.
Между тем Вершул, врезавшись острым клином в кольцо окружавшего обоз неприятеля, пробил его, как стрела пробивает тело солдата, и в одно мгновение проник в середину. Теперь вместо двух битв закипела одна, но еще более яростная. Это было дивное зрелище. Посреди равнины маленький обоз, точно подвижная крепость, выбрасывал длинные струи дыма, извергал огонь, а кругом все кипело, как в огромном водовороте, вне которого виднелись скачущие по полю лошади без седоков, а в нем самом слышались шум, крики и треск самопалов. Как дикий кабан, окруженный стаей собак, защищается и рвет их своими клыками, так и этот обоз, охваченный тучей татар, отбивался с отчаянием и надеждой, что из лагеря придет на помощь отряд более сильный, чем отряд Вершула. Действительно, вскоре на равнине замигали красные колеты драгун Кушеля и Володыевского. Издали казалось, точно это красные цветы, которые несет ветер. Драгуны кинулись в тучу татар, точно в черный лес, и через минуту их уже не было видно, и все закипело, как в котле.
Даже солдатам, стоявшим на валу, казалось странным, почему князь сразу не послал на помощь достаточно сильный отряд, но Вишневецкий нарочно медлил, чтобы на деле доказать солдатам, какое он привел подкрепление, и этим ободрить остальные войска и приготовить их к еще большим опасностям.
Но стрельба в обозе стала реже, там, видно, не было времени заряжать мушкеты, или, быть может, стволы мушкетов слишком раскалились. Зато крики татар все усиливались, и потому князь дал знак, и три полка гусар — один его собственный, под командой Скшетуского, другой — старосты красноставского и третий — королевский, под командой Пигловского, — двинулись из лагеря в битву. Ударив неприятеля точно обухом, они сразу разорвали кольцо татар, сбили их, смяли на равнине, прижали к лесу, разбили еще раз и погнали верстах в двух от лагеря. А обоз среди радостных криков под гул орудий беспрепятственно проскользнул в лагерь.
Но татары, зная, что за ними идут Хмельницкий и хан, не исчезли совсем с глаз; вскоре они появились снова, с криком носились вокруг лагеря, заняли все дороги и ближайшие деревни, над которыми тотчас поднялись к небу столбы черного дыма. Множество наездников подъехало к окопам, а против них тотчас вышли поодиночке и группами княжеские и королевские солдаты, особенно из татарских, валахских и драгунских полков.
Вершул не мог принять участия в поединках, так как, получив шесть ран в голову при обороне обоза, теперь лежал замертво в шатре. Зато пан Володыевский, хотя и был уже красен как рак от крови, все еще не угомонился и выехал первый. Поединки эти продолжались до вечера; пехота и рыцарство смотрели на них, как на красивое зрелище. Бились в одиночку, бились кучками, хватали живьем в плен. А пан Михал только приведет пленного и опять вернется — его красный мундир мелькал по всему полю. Наконец Скшетуский указал на него пану Ланцкоронскому, как на редкость, потому что каждый раз, когда он сцеплялся с татарином, можно было подумать, что татарина гром поражал. Заглоба, хотя пан Михал и не мог его слышать, подбадривал маленького рыцаря криком, а затем, обращаясь к стоящим тут же товарищам, говорил:
— Смотрите, панове! Это я учил его так саблей работать. Хорошо! Вот ему и капут! Ей-богу, он вскоре сравняется со мной!
Между тем солнце зашло; наездники стали медленно уходить с поля, и на нем остались лишь трупы людей и лошадей. В городе снова прозвонили к вечерне.
Понемногу наступала ночь, но мрак еще не спускался на землю, так как кругом виднелись зарева пожаров. Горели Залосницы, Бажинцы, Люблянки, Стрыевка, Кретовицы, Зарудзе, Вахлевка — словом, почти все окрестности были в огне. Ночью дым стал красным, и звезды блестели на розовом фоне неба. Тучи птиц поднялись из лесов, с прудов и с ужасным криком носились в воздухе, освещенном заревом, словно живые факелы. Скот в лагере, испуганный необыкновенным зрелищем, стал жалобно мычать.
— Не может быть, — говорили между собой в окопах старые солдаты, — чтобы этот татарский отрядик поднял такие пожары, это, должно быть, идет Хмельницкий с казаками и со всей ордой.
И эти догадки оказались небезосновательными, так как еще накануне пан Сераковский привез известие, что запорожский гетман и хан следуют за отрядом, и потому все ждали их с уверенностью. Солдаты, все до одного, были на валах, народ — на крышах, башнях и колокольнях. У всех тревожно бились сердца. Женщины рыдали в костелах, простирая руки к Святым Дарам. Ожидание придавило своей ужасной тяжестью город, замок и лагерь.
Но это продолжалось недолго. Еще не настала ночь, как на горизонте показались первые ряды казаков и татар, за ними другие, третьи, десятые, сотые, тысячные… Казалось, будто все леса и рощи внезапно сорвались с корней и идут на Збараж. Напрасно глаза людей искали конца этим рядам; насколько глаз хватал, чернел муравейник людей и лошадей, теряясь в дыму и зареве пожаров. Они шли, как тучи, как саранча, что покрывает всю окрестность страшной движущейся массой. Впереди нее несся рокот голосов, как вихрь, шумящий в лесу среди верхушек старых сосен. Остановившись верстах в двух от Збаража, неприятель стал располагаться лагерем и зажигать костры.
— Смотрите, сколько костров, — шептали солдаты, — они версты на четыре растянулись.
— Господи боже! — говорил Заглоба Скшетускому. — Говорю вам, что во мне живет лев, и я не чувствую тревоги, но я предпочел бы, чтобы до завтра их всех перебило молнией. Их уж слишком много. Верно, и в долине Иосафата большей давки не было. И скажите на милость, чего этим ворам нужно? Не лучше ли каждому из этих сукиных детей сидеть дома и спокойно отрабатывать барщину? Чем мы виноваты, что Господь Бог создал нас шляхтой, а их хамами и повелел им повиноваться нам? Тьфу, черт! Меня злость берет. Я человек кроткий, но пусть меня не доводят до бешенства! Слишком много свободы у них было, слишком много хлеба, оттого они и размножились, как мыши на гумне, а теперь и бросились на котов. Подождите, подождите! Есть здесь кот, которого зовут князем Еремой, и другой — Заглоба. Как вы полагаете, не вступят ли они в переговоры? Если бы они изъявили покорность, их можно было бы отпустить живыми, правда? Одно меня беспокоит, достаточно ли в лагере съестных припасов? Ах, черт возьми! Смотрите, Панове, ведь за этими кострами еще костры и дальше костры. Пусть же черная смерть поразит этот сброд!
— Что вы толкуете о переговорах, — сказал Скшетуский, — когда они думают, что мы в их руках и что завтра они нас возьмут.
— Но они нас не возьмут? А? — спросил Заглоба.
— Это в Божьей воле. Во всяком случае, раз здесь князь, то им это дастся нелегко.
— Вот так утешили! Меня не интересует, легко ли это дастся, а важно, чтобы совсем не далось.
— Немалое удовлетворение для солдата, если он не даром отдает свою жизнь.
— Конечно, конечно! Пусть же их гром разразит вместе с вашим удовлетворением!
В эту минуту к ним подошли Подбипента и Володыевский.
— Говорят, что татар и казаков будет около полумиллиона, — сказал литвин.
— Чтоб у вас язык отнялся! — крикнул Заглоба. — Хорошая новость!
— При штурмах их легче рубить, чем в поле, — мягко ответил Подбипента.
— Уж если наш князь и Хмельницкий встретились наконец, — сказал Володыевский, — то о переговорах нечего и говорить. Завтра будет судный день, — прибавил он, потирая руки.
Маленький рыцарь был прав. В этой войне, столь долгой, еще ни разу не сходились лицом к лицу эти два страшных льва. Один громил гетманов и полковников, другой — мощных атаманов казацких; за одним и другим вослед шла победа, один и другой были страшилищем для врагов, но на чью сторону склонятся весы победы в непосредственном столкновении, должно было решиться только теперь. Вишневецкий смотрел с вала на бесчисленные полчища татар и казаков и тщетно старался охватить их взглядом; Хмельницкий поглядывал с поля на замок и лагерь и думал в душе: "Там мой страшнейший враг, если я сотру с лица земли и его, кто решится противиться мне?"
Легко было отгадать, что борьба между этими двумя людьми будет долгая и отчаянная, но в результате ее нельзя было сомневаться. Этот "князь на Лубнах и Вишневце" стоял во главе пятнадцати тысяч людей, считая и обозную прислугу, между тем как за крестьянским вождем шли полчиша, жившие на пространстве от Азовского моря и Дона вплоть до устьев Дуная. С ним шел хан во главе орд крымской, белгородской, ногайской и добруджской, шел народ, обитавший по всем притокам Днестра и Днепра, шли низовцы и бесчисленная чернь — из степей, яров, лесов, городов, местечек, деревень и хуторов, и все те, кто прежде служил в магнатских или коренных войсках; шли черкесы, валахские каралаши, силистрийские турки, шли даже ватаги сербов и болгар. Могло показаться, будто это новое переселение народов, которые бросили свои мрачные степные жилища и движутся на запад, чтобы занять новые земли и образовать новое государство.
