не так поймешь…
Мира вскипела:
– Не так пойму? Да ты посмотри вокруг! Вот это теперь наши друзья?
Она указала на черные куртки справа и слева. Откровенно говоря, вопрос относился в равной степени и к ней. До недавних пор она ненавидела хулиганов, но сейчас радовалась, что они заняли сторону Петера, так как это, возможно, отпугнет журналистов, но как прикажете с подобным смириться адвокату?
Петер сидел, собранный и пристыженный. Протянув цветы, он сказал обвиняющим и в то же время виноватым тоном:
– Это от Теему и его ребят. Говорят, ты как адвокат помогаешь «Бьорнстад-Хоккею», и хотели поблагодарить тебя. Может, расскажешь, в чем дело?
И только тут Мира поняла. Парни в черных куртках сидели на парковке не ради Петера, они собрались тут, чтобы защитить ее.
– Я… – начала она, готовая пуститься в объяснения, потому что если ей и было чего стыдиться, так это того, как хорошо она, в отличие от Петера, умеет врать.
Но она посмотрела мужу в глаза: он выглядел, как двадцать лет назад, когда впервые вошел в ресторан ее родителей, продув дурацкий хоккейный матч, первый в своей жизни. Она вспомнила, как была влюблена: в ищущего мальчишку, в хорошего отца, в хорошего мужа. И сказала правду. Всю до последнего слова. Всю разом.
– Когда ты уехал с Цаккель за Александром, к нам домой приходил Фрак. Может, это все он и устроил. Хотел поговорить со мной, но чтобы тебя при этом не было в городе…
Мира сделала глубокий вдох, так, что закружилась голова, а потом рассказала о предложенном ей месте в правлении. О проектах, которые будет вести ее фирма в бизнес-парке «Бьорнстад», о том, что Фрак и другие спонсоры таким образом подкупили ее и теснее повязали с клубом. Чтобы она наравне со всеми стала частью липкой сети услуг и одолжений и спасла клуб, спасая Петера.
– Меня? – жалобно ужаснулся Петер, настолько тихо, насколько позволяли голосовые связки.
Мира спокойно и по порядку рассказала ему обо всех контрактах, которые она видела, обо всех лакунах в отчетности, о несуществующем тренировочном комплексе и обо всех документах, сопутствующих той бумаге, внизу которой стояла подпись Петера.
– То, что последние годы творилось у вас в клубе, это… я даже не знаю, какое слово тут подойдет лучше… по сути, это отмывание денег. Коррупция. Чисто юридически это нарушение закона о бухгалтерском учете и злоупотребление служебным положением. Местная газета выписала журналиста со стороны, чтобы во всем разобраться, и рано или поздно они вытащат на свет все, что вы закопали. Учитывая, сколько тут замешано муниципальных денег… черт, Петер… тебя могут посадить!
Воздух в легких кончился быстрее, чем слова. Ее пальцы на руле дрожали, хотя двигатель еще не был заведен. Петер сидел рядом, мертвенно-бледный, чувствуя, как падает в черную бездну глубиной в тысячи километров. Все, чем он себя ощущал, крошилось на кусочки. Он взмок, он хватал ртом воздух, отчаянно желая опустить окно, но опасался, что тайны, которые здесь прозвучали, выпорхнут наружу. Под конец ему стало так плохо, что он прислонился лбом к бардачку. Только через несколько минут он смог выдавить:
– Тренировочный комплекс? Я… я не знал, под чем подписываюсь, родная, я понимаю, что это похоже на вранье, но, если бы мне кто-то сказал, что это противозаконно, я бы никогда… никогда! Я думал, что просто делаю Фраку одолжение… ведь я подписывал сотни разных бумаг, пока работал в клубе, и, когда он позвонил после моего увольнения, мне стало стыдно, я подумал… боже, родная, да я вообще ни о чем не думал. Какой же я идиот. ИДИОТ! Он сказал, что с муниципалами все улажено, что им просто нужно «имя». Я доверился ему, я…
– Я знаю, – прошептала Мира, но Петер не слушал: он был занят тем, что ставил под сомнение все когда-либо принятые в жизни решения.
Мира подумала, что самым непостижимым и для Петера, и для Фрака стало то, что журналисты застали их врасплох, что оба не ожидали, что их могут разоблачить: словно маленькие дети, увлеченные игрой, которые вдруг обернулись и увидели, что все это время за ними кто-то наблюдал. Кем они себя возомнили? Чем, по их мнению, занимаются журналисты? Неужели ни у кого в клубе не было плана на случай, если все раскроется?
Петер взахлеб продолжал:
– Не понимаю, как я мог быть таким идиотом. Просто НЕ ПОНИМАЮ. Ведь я… я же знал, что часть контрактов с игроками – это серая зона. Что правление и спонсоры, возможно, мухлюют. Но я делал вид, что не замечаю. Убедил себя, что в бухгалтерии я полный ноль, что надо сфокусироваться на хоккее. Но, милая… я бы НИКОГДА не пошел против закона…
– Я знаю! Знаю! Я знаю, что ты невиновен! – неожиданно жестко перебила его Мира.
Беззвучно, на одном дыхании, Петер произнес:
– Как? Откуда ты знаешь? Этого даже я не знаю!
В глазах Миры была лишь усталость, щеки влажно блестели, губы пересохли.
– Потому что я знаю тебя. У меня столько секретов, но ты от меня почти ничего не скрываешь. Я снова начала ходить к психологу, я не говорила тебе, потому что думала, что сама со всем справлюсь. Какое-то время назад он спросил меня, как я себя чувствую, и я сказала: так, как будто тону, а он спросил, что же не дает мне уйти на дно, и я сказала: мой муж. Я сказала… ты. Потому что ты мой берег. Мой воздух. И я не знаю никого, кто так плохо умел бы врать. Поэтому я знаю, что ты не совершал никаких преступлений намеренно.
– Я тебя люблю, ты единственная… ты и дети… вы единственные…
– Я знаю.
Они едва видели друг друга сквозь слезы, сколько ни моргали.
– Что же нам делать? Я должен пойти в полицию и во всем сознаться, я должен… – начал Петер, но Мира покачала головой:
– Нет. Я говорила с Фраком. Он сейчас поднял все свои связи, всех спонсоров и политиков. Мы разрулим это.
– Как? – сквозь плач произнес Петер.
Может, взгляд ее и блуждал, но голос прозвучал твердо:
– Этого я пока не знаю, но ты должен довериться мне, я что-нибудь придумаю.
– Ты не сможешь остановить журналистов, если они… – прошептал он.
Мира посмотрела в окно, на мужчин в черных куртках, и подумала о том, как далеко она может зайти. На что способна. А потом услышала собственный голос:
– Мы убедим газету ничего не писать. Или сделаем так, что они сами не захотят.
– Газета ДОЛЖНА написать, я допустил ошибку… ведь
