они ПРАВЫ… – ответил Петер.
– Речь не о том, кто прав, – возразила Мира.
– А о чем? – всхлипнул он.
Ответа на этот вопрос у Миры не было. В самом деле, о чем? О том, чтобы занять правильную сторону? Убедить себя, что сражаешься за правое дело? Или в итоге только о том, чтобы выжить? Это и есть единственное, на что мы, люди, способны, когда все уже сказано и сделано: попытаться выиграть любой ценой? Мира не знала ответа, ей всю жизнь предстоит ломать над ним голову, а сейчас она ответила только:
– О том, чтобы защитить нашу семью. Прежде всего. Ты, я и дети – ничего важнее сейчас нет. Я найду способ с этим разобраться, доверься мне.
– Я тебе верю, – прошептал он.
Мира подняла ладонь – невыносимо медленно, как будто движение ломало ей руку, – потянулась пальцами к его пальцам. На лице появилась улыбка – слабая, но упрямая, маленькая акция неповиновения хаосу.
– А когда это кончится, Петер… я, черт возьми, хочу отпуск. Одно-единственное утро, когда меня никто ни о чем не будет просить, окей? Хочу завтрак в отеле с такими вот крошечными рюмочками апельсинового сока и круассанами. Я хочу круассаны, черт меня возьми, окей?
Петер с трудом улыбнулся и от всего сердца пообещал, что ее желание сбудется. По дороге домой в Бьорнстад Мира всю дорогу держала его руку в своей.
90
Наследство
Караван машин с болельщиками «Хеда» возвращался через лес домой. Семьи с детьми, занимавшие сидячие места на трибуне, свернули в одну сторону, к частным виллам, молодые люди со стоячих трибун – в другую, к «Овину». Несколько фингалов, несколько сломанных носов, которые вправят в больнице, но в целом – ерунда, ничего особенного. С баром, который они зовут «Овином», буря обошлась на удивление мягко, чего не скажешь про крышу ледового дворца – как будто Богу пришлось выбирать: отправить своих детей на матч или дать им надраться. Окажись перед таким выбором сегодняшние гости в баре, им бы, наверное, тоже пришлось нелегко.
* * *
Ханна больше не выпивала в «Овине», она была уже взрослая и пила дома на кухне. Йонни сидел напротив. Перед ней была кофейная чашка с вином, перед ним – виски в стакане, который на самом деле был никакой не стакан, а подсвечник, но сказать ему об этом она была не в силах. Тесс пошла наверх уложить Тюре и уснула рядом. Тобиас вырубился у себя прямо в одежде, как будто стресс действовал на него как снотворное. Было уже поздно, за окнами стояла кромешная тьма, но со двора доносился стук. Во дворе Тед забивал шайбы в свете всех карманных фонариков, которые смог отыскать. Звук наверняка разносился на много миль вокруг, но сегодня даже самые вредные соседи не смели жаловаться. Может, у них были другие заботы, а может, они просто решили проявить сострадание: бедняге матч отменили – пусть даст выход адреналину.
– Я должен был это предвидеть. Не стоило нам ехать, – корил себя Йонни.
– Никто не знал, что такое случится, – сдержанно ответила Ханна, но Йонни слышал скрежет ее зубов, похожий на легкое потрескивание подожженного фитиля.
– Я не знаком со Львом, если ты это хотела спросить. Я забирал у него покрышки Бенгта, мы поболтали немного, только и всего. Теему угрожал ему из-за какого-то долга, поэтому Лев нас защитил.
– Защитил? По-твоему, это называется «защитил»? – с вызовом спросила она.
– А по-твоему, – это как называется? – с обидой ответил он, хотя прекрасно понял, что это ловушка.
– Он только все испортил! Это был детский матч, а он пронес пистолет! Где мы, по-вашему, живем? В зоне боевых действий?
Йонни вздохнул. Покрутил стакан. Он уже и сам понял, что это подсвечник, но пусть Ханна даже не надеется, что он сознается.
– Я с ним поговорю…
– С кем тебе надо поговорить, так это с Тобиасом! Ты видел его глаза? Он был похож на… – выпалила Ханна, но остановилась, не окончив фразы, на слове «на тебя».
Потому что это была правда. В гневе их старший сын походил на отца. Йонни качнул стакан, глядя, как виски переливается от одной стенки к другой.
– Он молодец. Первым делом забрал младшего брата. Разве не этому мы его учили?
Ханна вздохнула, склонив голову над чашкой. Да, пожалуй, так и есть. Именно этому они его и учили. Так чего же она злится? Сама-то она хоть понимает? Надломленно и устало, как будто пробуя мысль на вкус, она вымолвила:
– До сих пор даже мысль о том, что Тесс хочет уехать в другой город учиться, была для меня невыносима. Сегодня я в первый раз подумала: хорошо бы она уехала. Подальше от всего этого. Я хочу, чтобы ее мир был… больше.
– В мире за пределами нашего тоже есть насилие. Повсюду найдутся ненормальные, которых хлебом не корми, дай подраться, – фыркнул Йонни.
– Да. Но там она хотя бы избежит насилия, которое передается по наследству, – ответила Ханна.
Йонни поднял голову и уязвленно прошептал:
– По-твоему, я постоянно хочу кого-нибудь убить?
Ханна покачала головой:
– Нет. В последнюю неделю я не раз сама этого хотела.
Тишина сдавила кухню, поглотила весь кислород, Йонни думал пошутить, что Тесс не может унаследовать ничего дурного от своей матери, потому что дерется Ханна отстойно, – но шутить сейчас было неуместно. Он понял, что она хотела сказать. Допил свое виски, поцеловал жену в макушку, поднялся наверх, подоткнул одеяло Тесс и Тюре, а потом зашел к Тобиасу и сел на пол рядом с его кроватью. Сын храпел громко, но его сердце билось тихо-тихо. Окна присыпало свежим снегом, и Йонни чувствовал себя древним, как динозавр. Как и все родители, он мечтал лишь о том, чтобы его детям жилось чуть лучше, чем ему, хоть чуточку легче, но защитить их от мира мы не в силах. Мы от себя-то их защитить не можем. Он закрыл глаза и подумал, что Ханна права: если лежащий в постели мальчик действительно может вырасти похожим на своего отца, то Йонни остается только одно.
Стать лучше.
* * *
Тед пробивал шайбу за шайбой, все жестче и жестче, и в глубине души удивлялся, что никто ни разу не вышел и не отругал его, поэтому, увидев краем глаза маму, он тут же без разговоров выпустил клюшку из рук. Он насквозь промок от пота, хотя на улице был зверский холод. Ханна нацепила куртку Тобиаса и шапку Тесс, а ботинки, Тед почти не сомневался, из его старых. Он
