Польшу, гдѣ жило много евреевъ. Мой баринъ закутилъ пуще прежняго. Каждый вечеръ шелъ картежъ до самаго утра. Случилось, однажды, что онъ сильно проигрался. Платить было нечѣмъ. Завязалась ссора. Я подслушалъ, что баринъ отпросился до послѣзавтрашняго дня, обѣщаясь къ тому времени непремѣнно достать деньги и расчитаться. Мнѣ пришла несчастная мысль въ голову прислужиться ему. Еще до того, раза два я отпрашивался у барина въ синагогу. Евреи замѣтили меня, развѣдали, что я служу у пана
пулковника, какъ они величали ротнаго командира, и завязали знакомство со мною. Болѣе всѣхъ подмазывался ко мнѣ сѣдой, сгорбленный еврей, почти въ лохмотьяхъ. Онъ старался вывѣдать у меня, богатъ-ли ясневельможній панъ пулковникъ и какую жизнь онъ ведетъ. Не знаю почему, мнѣ вздумалось представить моего барина-голыша страшнымъ богачемъ, обладающимъ несмѣтными богатствами. Бѣдный еврей принялъ мои слова за сущую правду.
— Слушай, Ерухимъ, сказалъ онъ мнѣ: — если твоему барану нужно будетъ занять денегъ на короткое время, то ты мнѣ только скажи, и я для него достану. Ты за это хорошій подарокъ отъ меня получишь.
И вотъ, когда я увидѣлъ барина въ нуждѣ, то вспомнилъ о сѣдомъ евреѣ, предлагавшемъ свои услуги. На другой день, утромъ, я долго переминался на ногахъ, пока осмѣлился открыть ротъ.
— Ваше высокородіе…
— Что? строго спросилъ баринъ, остановившись на бѣгу и грозно посмотрѣвъ на меня.
— Тутъ одинъ богатый еврей просилъ меня… онъ даетъ деньги взаймы.
— А! ласково спросилъ ротный. — Что-жь ты молчалъ до сигъ поръ? Тащи éro ко мнѣ, сію минуту.
Я обрадовался ласковому взгляду и стремглавъ бросился ль еврею. Но его въ городѣ не оказалось. Его ожидали только черезъ два дня. Я наказалъ его домашнимъ прислать стараго, какъ только онъ явится. Я доложилъ объ этомъ барину. Онъ произнесъ крѣпкое словцо, топнувъ ногою.
— Отчего-же ты, болванъ, не справился прежде, чѣмъ докладывать, дома-ли жидъ? — Мнѣ сегодня необходимы деньги. Бѣги къ прочимъ жидкамъ, да выкопай хоть изъ подъ земли. Понимаешь?
Я пошелъ шляться, чтобы не торчать на глазахъ. Я не зналъ, къ кому обратиться. Прошлявшись до вечера, я явился съ докладомъ, что охотниковъ дать деньги подъискать не могъ.
— Пошелъ вонъ, оселъ! удостоилъ меня ротный, напутствуя обычной фразой, примѣняемой имъ ко всякому случаю.
Баринъ былъ до того разстроенъ, что въ этотъ вечеръ приказалъ никого не принимать и рано завалился въ постель. Только что собрался улечься и я, какъ постучались въ наружную дверь. Отворяю — сѣдой еврей. Я до того обрадовался ему, что затащилъ поздняго гостя въ темную залу, смежную со спальнею барина. Я зналъ навѣрное, что баринъ еще не спитъ, а ворочается съ боку на бокъ. Я осторожно пріотворилъ дверь спальни.
— Кто тамъ? спросилъ ротный.
— Еврей, ростовщикъ пришелъ, доложилъ я радостнымъ голосомъ.
Баринъ молчалъ нѣсколько минутъ. Онъ вѣроятно обдумывалъ, какъ поступить.
— И ты, болванъ, тревожишь меня изъ за такихъ пустяковъ? Если жиду нужно что, то можетъ и завтра придти. Убирайся вонъ!
Политика ротнаго удалась какъ нельзя лучше. На другое утро ростовщикъ явился уже безъ приглашенія. Ротный долго заставилъ еврея ждать въ передней, пока его принялъ.
Переговоры между ротнымъ и ростовщикомъ длилась цѣлый часъ. Часто уходилъ еврей, но черезъ четверть часа возвращался съ новой уступкою. Мой баринъ былъ мастеръ своего дѣла. Когда дѣло было улажено, деньги отсчитаны, росписка вручена и ростовщикъ ушелъ, не вспомнивъ обѣщаннаго мнѣ подарочка, ротный призвалъ меня въ кабинетъ. Я не сомнѣвался, что получу хоть словесную благодарность. Но не таковъ былъ ротный.
— Ты сколько получилъ отъ жида за то, что меня продалъ?
— Помилуйте, ваше высокородіе…
— Врешь, бестія, по воровскимъ глазамъ вижу, что врешь. Вашъ братъ жидъ не чихнетъ безъ того, чтобы кого нибудь не надуть.
До сихъ поръ мой ротный жилъ одинокимъ холостякомъ. Но черезъ нѣкоторое время онъ выкопалъ какую-то племянницу, которая и поселилась у насъ. Я вскорѣ наглядно убѣдился, что она была ему гораздо ближе обыкновенной племянницы. Это была молодая блондинка, высокая, стройная, прелестная. Одѣвалась она всегда щегольски и богато. Она постоянно смѣялась, рѣзвилась, ходила въ припрыжку, вѣчно что-то напѣвая рѣзкимъ и звонкимъ голоскомъ. Ея глаза смотрѣли такъ ласково и привѣтливо, на первый взглядъ она казалась доброй, какъ ангелъ. Я, однакожъ, скоро убѣдился, что наружность бываетъ обманчива. Эта красивая барышня была зла, какъ демонъ, ядовита, какъ змѣя и безжалостна, какъ тигрица. Самъ ротный дрожалъ одного взгляда ея прелестныхъ глазъ, темнѣвшихъ всякій разъ, когда у ней разгорался гнѣвъ, не знавшій границъ. Меня она возненавидѣла съ перваго взгляда, не знаю за что. Послѣ, я узналъ изъ ея-же устъ, что она до того терпѣть не можетъ жидовъ, что не прочь-бы передушить ихъ всѣхъ своими собственными руками. Легко вообразить, каково было мнѣ прислуживать и за лакея и за горничную!
Съ той минуты, какъ въ нашемъ домѣ поселился этотъ демонъ въ женскомъ образѣ, мои муки удесятерились. Суся, такъ называлъ ее ротный, возлагала на меня такія обязанности, которыя, при всемъ моемъ усердіи, я выполнить не могъ. Она требовала, чтобы я стиралъ, крахмалилъ и гладилъ. Я изъ всѣхъ силъ старался, но мои неуклюжія руки только портили. Бѣлье и юбки выходили желтогрязными, скомканными, или похожими на тряпки, или-же накрахмаленными до крѣпости жести. Суся, ври видѣ испорченнаго бѣлья, выходила изъ себя, и жаловалась ротному.
— Этотъ жидъ съ умысломъ истребляетъ наше бѣлье, чтобы избавиться отъ работы. Онъ у тебя привыкъ баклуши бить.
— А вотъ я ему баклуши повыбью.
И точно, ротный всякій разъ принимался выбивать баклуши, но при этой полезной операціи былъ такъ неостороженъ, что вмѣстѣ съ баклушами выбивалъ и зубы. Десятки разъ милая Суся собственноручно угощала меня раскаленнымъ утюгомъ, когда я нечаянно прожигалъ ея оборчатую юбку, которую я никакъ не могъ наловчиться разгладить. Иногда жестокости ея выводили меня до того изъ себя, что съ устъ срывался какой нибудь рѣзкій отвѣтъ. Тогда ротный причислялъ мою смѣлость въ разряду нарушеній военной дисциплины и отсылалъ туда, гдѣ мнѣ дѣлали палочныя внушенія по всѣмъ строгимъ правиламъ военной субординаціи. Прошло немного времени и я началъ пить. Это конечно повело въ новымъ побоямъ, новыхъ экзекуціямъ. Я не стану разсказывать дальнѣйшихъ моихъ похожденій на службѣ у этого жестокаго человѣка. Я не разъ покушался и бѣжать, и лишить себя жизни. Наконецъ, судьба, однакожъ, сжалилась надо мною, и меня, въ видѣ исключенія, опредѣлили на дѣйствительную фронтовую службу.
Какъ ни трудны показались мнѣ сначала маршировка, выправка и пріемы, но я скоро къ нимъ привыкъ. Я такъ былъ прилеженъ и съ такой любовью занялся новыми своими обязанностями, что
