Дай Бог, чтобы не дошло до этого.
— А я запру вас в этой жалкой крепости, если другим путем не смогу отговорить от опасного путешествия.
— Покажите мне тюрьму, двери которой нельзя было бы отпереть пригоршней золота!
— Элеонора! Ради Бога!
— Не смейте кричать на меня!
— Я и не думал кричать!
— А я не позволю вам оставить меня здесь!
Весы спора заколебались. Я сжала кулак и ударила Анри по плечу, не так уж слабо.
— Господи, помоги мне!
Вот теперь он орал по-настоящему. Должно быть, Агнессе и Аэлите (несомненно, подслушивавшим за дверью) было отлично все слышно.
— Думаю, Он вам поможет. Но я помогу еще больше. Я же нужна вам, Анри, — не отступала я ни на пядь.
— Так ли мне нужна взбалмошная и своенравная женщина, которая не желает подчиняться приказу даже ради спасения своей жизни?
— Нужна. Если вы отправляетесь в Англию, Анри, то и я вместе с вами, так или иначе. Все очень просто.
Я почувствовала тот миг, когда чаша весов стала клониться в мою сторону.
— Ха! Вы испытываете мое терпение, герцогиня Элеонора.
Я снова вскинула голову и с легкой улыбкой на устах молча ждала, что он решит.
— Вы женщина упрямая и капризная. Наверное, мне не следует удивляться. — Напряжение спало, на губах Анри обозначился намек на улыбку, пальцы его перестали сжимать мои локти. — Коль уж Людовику хватило глупости взять вас с собой в крестовый поход, то я, вероятно, просто обязан пригласить вас в короткое путешествие до Англии.
— Тем более что вы отнюдь не глупы.
— Да, не глуп. Бог тому свидетель. Я понимаю, что вы мне очень нужны. Нам, любовь моя, надо устроить настоящее представление. И мы сыграем его на славу.
Да, он не страдал сентиментальностью. С тем он вышел — готовить отъезд и подгонять всех. А вышивка была безнадежно порвана.
Так я пережила участие в одной из дьявольских кампаний Анри: целые сутки шторм бросал нас как игрушку, я погибала от холода на борту его флагманского корабля «Эснекка» («Морской змей») — боевой галеры, такой же угрожающе хищной, как сам Анри. Ни о каком уюте и речи не шло. А потом мы заночевали в кишевшем блохами и всевозможными другими насекомыми старом саксонском дворце на южном берегу Темзы, в забытом Богом местечке под названием Бермондси[97]. Столь сомнительное жилище — и сразу после того, как мы побывали в Королевской сокровищнице в Винчестере, где бароны принесли нам присягу на верность. Они все дрожали, будто камыш на сильном ветру, не сводя изумленных глаз со своего нового короля, который совершил чудо — пересек в такое время пролив Ла-Манш, будто ангел мщения, посланный самим Богом, дабы судить грехи этой измученной, разоренной войною страны. Но все они были настороже. Не было среди них ни единого, кто не слыхал бы, что произошло в Лиможе.
Ни одна рука не поднялась, ни один голос не прозвучал, чтобы выразить какое бы то ни было несогласие.
— Я отсеку руку всякому, кто посмеет обнажить меч в моем присутствии, — рявкнул Анри при первой же возможности.
Вероятно, они были такими покорными еще и потому, что слышали, как он поступил при первом посещении Вестминстерского дворца, где поначалу хотел устроить нашу резиденцию. Дворец, разграбленный дочиста сторонниками Стефана, невозможно описать словами.
Но Анри не растерялся.
— Боже правый! Они что, живут, как свиньи на скотном дворе?
И это сказал человек, который во время военных походов, не задумываясь, заворачивался в плащ и ложился спать на полу вместе с простыми воинами. Который мог целый день ходить не причесавшись, если ему об этом не напоминали.
— Что, никому в голову не пришло подготовить дворец к нашему прибытию? Мне нужно поесть, нужно, чтобы моей супруге было тепло. Ну, живо! Чтобы и часу не прошло! Кто отвечает за этот ублюдочный дворец? Я выпушу ему кишки и брошу воронам, пусть клюют…
Да, мы не услышали ни единого голоса, который осмелился бы хоть что-то ему возразить.
И вот мы здесь, за шесть дней до праздника Рождества.
Давно сброшены грязные дорожные одежды, мы облачены в наряды из шелка, атласа и прозрачного газа. Подол и рукава украшены обильным шитьем, а верх сплошь покрыт горностаевым мехом. У меня на плечах, под плащом, покоится византийское ожерелье Мелюзины. От кого бы она ни происходила, я думаю, этот торжественный миг ей бы пришелся по вкусу, несмотря на унылую обстановку, отнюдь не добавлявшую огня ее великолепным опалам. Сегодня они выглядят серыми и тусклыми, унылыми и безответными, когда я касаюсь их рукой. Я дрожу от холода. Слава Богу, хоть догадалась взять с собой эти нижние юбки. Я плотнее заворачиваюсь в мантию, скрывая то, что нахожусь уже на последнем месяце беременности и готовлюсь вот-вот родить Анри еще одного ребенка.
Архиепископ Теобальд совершает помазание короля Генриха[98] священным миром. Затем меня. Миро стекает у меня по волосам и коже неприятными холодными жирными каплями, а новые вассалы Анри стоят и с любопытством смотрят, сжав пальцами перевязи мечей, а выражение лиц и не рассмотришь за густыми бородами. Прямо задворки цивилизации, еще хуже Парижа. Эти англо-норманны грубы и невоспитанны, как франки: ни остроумия, ни обаяния, ни романтики, да и одеты по старинке. Нет у них пристрастия к трубадурам — хотя, если говорить до конца честно, двадцать лет войны и опустошений из кого угодно выбьют романтику.
Все это время Бог и его ангелы почивали, так здесь говорят.
— Какое счастье нам привалило, — шепчет Анри мне на ухо. — Я трудился, воевал ради этой минуты, но только рука Всевышнего может привести к успешному завершению дела.
— Жизнь недорого ценится, — отвечаю я.
Ведь я его едва не потеряла. Да и сюда мы попали только благодаря смерти. Одни смерти были в далеком прошлом, другая — совсем недавняя, однако без цепочки этих смертей Анри ни за что не добился бы своей цели. Принц Вильям утонул при крушении «Белого корабля» много лет назад. Евстахий подавился поданными ему угрями. А теперь нет и Стефана, всего через год после подписания Винчестерского мира.
— Мы будем жить вечно, — усмехнулся Анри. — Ну, хотя бы до тех пор, пока вы не родите мне целый выводок сыновей, которые смогут продолжить мое дело.
Он погладил мою руку, потом живот.
Теобальд подносит корону Англии. Ее изготовили по заказу Завоевателя как подобие императорской короны Карла Великого. Тяжелая, изукрашенная самоцветами, она пришлась Анри как раз впору. От прадеда правнуку. Анри спокоен, ни один мускул не дрогнул на лице. Похоже, он затаил дыхание, и ни один волосок не выбился наружу, ни один шнурок не развязался, все застежки крепки, даже подол мантии не запылился. Длинный камзол, алый с золотом, поверх расшитых рубах — эмблема его власти. На руках вместо обычных охотничьих рукавиц — унизанные драгоценными камнями перчатки из белой замши. Сапоги начищены до блеска. Сомневаюсь, что мне удастся увидеть его таким безукоризненно одетым еще хоть раз в жизни.
