Но даже в этом случае, разве можно считать ее виноватой? Она честно предупредила Антона, куда направляется, что будет делать, и просила не волноваться. И за это ее пытаются выставить преступницей? Да, Антон был прав, он за нее отвечает, но при любом раскладе она была бы не права. Лишь потому, что в чем-то ему не угодила. Как и всегда… Не угодила уже в том, что появилась в его жизни.
А чего он от нее хотел? Какого отношения к себе хотел получить от девочки, которую не помнил четыре года, которую презирал и почти ненавидел с самого первого дня встречи с нею? Неужели он ждал от нее широких объятий и искренних лучезарных улыбок? После того, что сделал, и тем более после того, чего сделать не пожелал!
Как можно подумать, что раненое равнодушием и обидой девичье сердце, уже давно переставшее быть доверчивым и наивным, превратится в пламя из куска льда, спустя лишь месяц? После пустых слов, ничего, в общем-то, не стоящих, бесполезных и не нужных ей.
Разве можно было надеяться, что один лишь десятиминутный разговор и последовавший за ним месяц попыток всё исправить выудит из ее памяти воспоминания четырех лет, в течение которых она считала себя отвергнутой? Разве можно надеяться на прощение, которое не заслужил?
Разве может она? с семи лет доверявшая лишь себе, поверить его словам? Словам и действиям человека, который откровенно признавался ей в лицо, что она — его наказание, воровка, никто для него? Семь лет она взращивала в себе отношение к Антону Вересову. Семь долгих лет внутри нее складывалось определенное о нем представление. Изменить которое десятиминутным разговором, открытым признанием, сломленной мужской гордостью, чувством вины и сожаления, вкупе с месяцем заботы и внимания, было невозможно.
Что такое месяц в сравнении с семью годами презрительного и наплевательского к ней отношения?
Внутри всё бушевало, словно огненный вихрь, бешеный танец из загнанных в угол эмоций.
Она не ненавидела его. Она обманывала и его, и себя, когда в порыве страстного гнева делала подобное заявление ему в глаза. Она лгала. Нет, она его не ненавидела. Она испытывала к нему иные чувства. Она не знала, какие, не могла найти им определения. Может быть, разочарование? Досада и злость? Ярость и гнев? Но не ненависть. Это слишком сильное чувство, сродни любви. Антон Вересов не заслужил его.
Его внимание, уступки ей, забота, — она была ему благодарна и за новую одежду, и за выполнение любой своей прихоти, о чем бы ни попросила, и за фрукты, и за грецкие орехи, которые всегда наблюдала на столе, — но разве это могло позволить ей забыться полностью?
Она ценила его внимание, благодарила за всё, что он для нее делал, но… продолжала помнить. И, как бы не эгоистично это звучало, принимала всё как данность, которую он сейчас ей отдавал. Только сейчас…
Но ее поведение сегодня… да, она просчиталась. Но и он был виноват. Разве нет? Она устала винить во всём лишь себя: в том, что встретилась с дядей Олегом, в том, что тот привёл её в свой дом, в том, что решил о ней заботиться, почти променяв родного сына на незнакомую девчонку с улицы. И в том, что теперь против собственной воли разрушала жизнь своего опекуна. Не во всём стоит искать вину. Где-то ее нет и быть не может. А где-то… она действительно есть. И Даша это тоже понимала.
И скребущееся за створки совести чувство вины, вызывающее стыд и болезненное осознание ошибки, бесило и коробило девушку ровно так же, как и вынуждало снова быть сильной и признать случившееся.
Даша сделала уроки, посидела над учебниками, поискала нужный материал в интернете, то и дело глядя на часы и ожидая с острым давлением в груди, когда откроется входная дверь, прислушиваясь к пугающим, безумно монотонным звукам тишины пустой квартиры. Антон так и не появился. Раньше он никогда не возвращался так поздно… Но и повода для столь позднего возвращения у него раньше не было. А сейчас… ему нужно было остыть. Как и ей. Но сама-то она уже справилась с собой, призналась во многом, а где он?..
Разозлилась на себя, — какого черта ее волнует, что с ним и где он сейчас? Ему двадцать пять лет, уже не мальчик и прекрасно сможет о себе позаботиться! Потом разозлилась и на него тоже, — какого черта он не предупредил ее, где сейчас находится и когда вернется? А затем… разве имеет она права требовать от него подобного, после того как сама так пренебрегла его беспокойством?
Застонав, уронила голову на руки и зажмурилась, злясь на себя. Кто из них эгоист, так это он!
Переодевшись в пижаму, купленную Антоном, Даша направилась на кухню, чтобы выпить молока.
Настенные часы в гостиной уныло и хладнокровно тикали, раздражая ее своим тиканьем.
Двенадцать сорок пять. Многоуважаемого опекуна еще не было.
Поджав губы и бросив быстрый взгляд в сторону входной двери, девушка поспешила на кухню. Зажгла свет и… увидела ее. Свою записку, валявшуюся в углу. Смял, выбросил, негодовал. Даша стояла в дверях как вкопанная, не в силах пошевелиться. Сердце забилось с удвоенной силой, а виски разрывало от гула. И почему так душно, так мало воздуха, она задыхается!.. Сделала нетвердый, неуверенный шаг вперед и…
Скрежет открываемого замка привел ее в чувство, Даша дернулась, боясь пошевелиться. Но, взяла себя в руки, быстро опомнилась и, кинувшись к полке, схватила стакан, поставила его на стол в тот момент, когда в комнату вошел Антон. Расслабленный, успокоившийся, не злой, но… уставший. Она это сразу отметила.
Даша полуобернулась к нему, глядя на него и не узнавая. Он это или не он? Другой. Какой-то другой...
— Не спишь? — сухо проронил мужчина и, не глядя на нее, прошел к кухонным полкам.
Наверное, он не ждал ответа, просто констатировал факт, но Даша всё же ответила, ощущая потребность объясниться.
— Я не могла заснуть, — призналась она тихо, глядя в его спину.
Антон что-то промычал, не поворачиваясь к ней лицом, подошел к холодильнику, достал из него пакет томатного сока и налил в стакан, продолжая молчать.
— Я хотела извиниться перед тобой, — выдавила, наконец, из себя девушка, сцепив руки.
И почему так стучит сердце? Она ведь ничего не сделала!
— Но я, действительно, думала, что ты… что записки будет достаточно! Я думала, ты прочтешь ее и не будешь волноваться, с Лесей и Пашей я в безопасности! Я не подумала, что этого будет… недостаточно.
Антон молчал. И молчание било по нервам. Выражение его лица говорило Даше об одном: он не желает об этом разговаривать. Брови сведены, губы скривились, показательно небрежная поза скрывает… что-то, очень ценное и важное, без чего не разгадать его истинных мыслей.
