— Больше всего на свете, — проговорила она, улыбаясь. — А ты? Разве не любишь?
— Главное, что тебе здесь нравится, — уклончиво ответил мужчина. — А ему ты сказала, куда едешь и с кем?
Даша нахмурилась и, носком новых кроссовок, купленных Антоном, пнула камушек, не глядя на друга.
— Я ему записку написала. Позвонила сначала, но он не отвечал, — скованно пожала плечами. — Пришлось прибегнуть к более действенному способу. А то он бы потом ругался, — поморщилась она.
— Как вы с ним уживаетесь? — стиснул зубы Павел, глядя вдаль.
— Уживаемся — одним словом, — коротко бросила девушка, глядя в сторону. — Не ссоримся, не скандалим, даже не препираемся. Леся говорит, что это не к добру, — помолчав, добавила: — А ты как думаешь?
— А почему она так говорит?
Даша пожала плечами.
— Не знаю. Говорит, что мужчина и женщина не могут жить… дружно, — и скривилась.
— Почему нет? Мы ведь с тобой живем… дружно, — хрипло проговорил Павел.
— Ну, мы совсем другое дело! — рассмеялась девушка и, потянувшись к Паше, поцеловала его в щеку. — Ты мой лучший друг, а он…
— Только друг? — вдруг неожиданно вырвалось у него, и молодой человек прикусил язык, поморщившись.
Ее черные глаза широко раскрылись, она отстранилась и неуверенно и удивленно взглянула на него.
— Ты о чем?
— Да так, ни о чем, — отмахнулся тот тихо, опустив глаза.
— Дашенька, я там Патриота из стойла вывел! — послышался окрик Тимофея Ильича. — Можешь седлать.
Даша, повернувшись на голос, улыбнулась конюху, а потом, вновь взглянув на Павла, нахмурилась.
— Паш, ты что-то не договариваешь мне? — напрямую спросила она.
Ответить он не успел, в кармане, на его счастье, зазвонил мобильный телефон.
— Слушаю, — коротко отозвался Павел и, осознав, кто звонит, извинился перед Дашей и отошел в сторону.
— Дело сделано, Павел Игоревич, — послышался на том конце грубоватый мужской голос. — Пришлось, конечно, потрудиться, чтобы его найти, но по вашей наводке всё было сделано исключительно быстро.
— Вы поговорили с ним?
— Если он подойдет к девочке, у него будут проблемы, — ответил голос. — Он всё уяснил.
— Хорошо. Ведите его, — бросил Павел, поджав губы. — Я буду уверен в ее безопасность, лишь когда эта гнида будет слишком далеко, чтобы даже помнить о ней.
— Как скажете, Павел Игоревич.
— Добро. Держи меня в курсе дел, — и отключился, услышав монотонный ответ согласия.
Только когда его девочка будет в безопасности, он успокоится и сможет, наконец, спать спокойно.
Повернувшись к Даше и улыбаясь, он подошел к девушке и заявил:
— Кто первый до ограждений, тот и седлает Патриота! — и, глядя на нее насмешливо, бросился вперед.
Даша, расхохотавшись, быстро опомнилась и кинулась следом за ним. Патриот останется за ней!
Антон же в это время, ничего не подозревая о том, где сейчас находится его воспитанница, колесил по городу, заглядывая в витрины магазинов и гадая над тем, что бы сделать, чтобы удивить Дашу. Может, купить ей новый компьютер? Не спрашивая ее на то согласия. Ведь, помнится, когда он упомянул об этом в прошлый раз, девочка насупилась и заявила, что она довольна и старым.
Чертыхнувшись, Антон уже в сотый раз подивился тому, как печется об этой девчонке. И всё из-за чувства вины перед ней! Надоедливого, досадливого, раздирающего чувства вины, вынудившего его наступить на горло собственной гордости и своим принципам. Чтобы исправить прошлые ошибки.
Он целенаправленно шел навстречу, а вот Даша… она не сделала в его сторону ни одного шага.
Их отношения, несмотря на какое-то молчаливое затишье и спокойствие, были напряженными и словно натянутыми. Он чувствовал, что с каждым днем они отдаляются друг от друга. И не то, чтобы это его особо волновало, как-то ведь он жил без нее все эти годы, но кое-что изменилось с того дня, как они поговорили.
Он чувствовал себя виноватым, в этом было дело. Он покупал ей одежду, дорогую, модную, буквально заставлял ее ходить по магазинам, если считал, что ей что-то необходимо, покупал и это тоже, невзирая на ее протесты. Заполнял холодильник продуктами, выпытывая у Ольги Дмитриевны, что Даша больше всего любит. Оказалось, в еде девочка неприхотлива, а предпочтение отдает грейпфрутам, грецким орехам и клубнике. И на столе всегда лежали грейпфруты, грецкие орехи и клубника.
Он старался. Он честно старался наладить с ней контакт, поговорить, вытянуть хоть одно лишнее слово, но она упрямо молчала, удостаивая его за целый день лишь парой-тройкой фраз. Он был тактичным и не спрашивал ее о том времени, когда она жила с Маргаритой, потому что понимал теперь, как тяжело и неприятно ей было вспоминать об этом. И собирая один факт за другим, он все больше дивился того, как раньше не заметил всего того безобразия, которое обнаруживал сейчас.
И, вроде бы, всё было хорошо. Они не ссорились, не ругались, не препирались, даже не скандалили по пустякам. Он сдерживался, молчаливо качал головой, если она приходила домой поздно вечером, не требуя объяснений и оправданий. Она не реагировала на его присутствие, если им приходилось ужинать вдвоем. Он работал, она училась. За весь день они могли пересечься лишь пару раз. Они существовали под одной крышей так, как существуют цветы в одной квартире, стоящие на разных подоконниках. То есть, никак.
Да, они не ссорились и не скандалили, как раньше. Они всё выяснили, узнали правду, даже, кажется, стали с этой правдой мириться, признавая ее, как истину. Их отношения стали налаживаться…
Но отчего, откуда взялось это чувство… неправильности, нелогичности, ошибки всего происходящего?
Что они делают не так? Он, уступая ее желаниям и ни к чему ее не принуждая, уверенный в том, что уж сейчас точно не имеет на это права, после того, что совершил? Или она, игнорируя его попытки наладить их общение, и не делая ничего для того, чтобы попытаться его понять и начать жить… сначала?
Откуда появилась эта инертная, вакуумная пустота напряжения, что образовывалась между ними?
Он понимал Дашу. Ее злость, боль, обиду. Теперь он не искал оправданий себе, их просто не было. Но лучше бы не понимал. Ему было бы легче, проще смириться и забыться. Винить себя, переступить через гордость, наплевать на принципы и обещания, данные себе, из-за этого чувства вины, — кто будет рад подобной перспективе? А он с этим уже жил. И не мог смириться, что Даше, кажется, было плевать, что между ними происходило.
Хотя это было не так, далеко не так. Он видел, как она смотрит на него, не мог определить значения этого взгляда, но знал, что так она на него раньше не смотрела. И в словах ее не было больше… той злости, уничижительной ненависти, жгучего презрения. Было нечто иное, он это видел тоже. Но лучше бы не видел! От этого напряжение не становилось меньше, пустота не уменьшалась, струна надрывалась.
