Ученицу Высокой Локши тянуло спросить, куда они все-таки идут. Но лицо старика, какое-то болезненно сосредоточенное, его взгляд, будто обращенный внутрь себя, не располагали к расспросам.
И вот на рассвете, когда Кирья уже совсем валилась с ног, показались знакомые места. Да это же то самое заболоченное озеро близ холма, на котором они с Мазайкой поджидали возвращения деда с охоты на злых духов!
– Дошли, – наконец вымолвил Вергиз.
Кирья устало поглядела на заросшее осокой и рогозом болотце. В предрассветном тумане где-то тихо квакала одинокая лягушка.
– Это что же, в омут с головой? – несколько устрашенная подобной участью, прошептала она.
– Если в омут с головой – то как раз нечисти на прокорм и пойдешь. Многих сюда тянет… Сами не знают, какая неведомая сила их ведет. Охотник по лесу бредет, бредет да сюда и приходит. Так он порой болота этого и не видит… Полянка себе и полянка.
– А мы вот с Мазайкой увидали.
– Ты себя-то и внучка моего с прочими не равняй. То, что ты видишь и слышишь, даже я не всегда осилю. Лучше подумай, желаешь ли ты по-прежнему в трясину лезть? Или же отступишься?
– А других ходов нет? – глядя на болото, с опаской спросила Кирья.
– Отчего же – есть. Вот у щучьего ящера где-то нора. Локша белоглазая наверняка знает где. Чудища-то откуда-то лезут… Твое, например, – откуда оно взялось? Здешних я, почитай, всех переловил и силу их забрал. Ну что, каково твое решение?
– За Мазайкой идти, – упрямо сказала девочка. – И не отговаривай, не отступлюсь.
– Отговаривать не буду, – усмехнулся дед. – Ты своей воле хозяйка. Стало быть, слушай, что делать будем. В омут нырять не надо. Дам я тебе зелье – оно тебя вгонит в сонную оторопь. Все слышать и видеть будешь, а не то что пальцем – веком не пошевелишь. Но прежде чем то зелье выпьешь – призовешь своего духа-защитника. Ему сюда, конечно, являться неохота, но если повезет – все же явится. А вот дальше тебе непросто будет… Ибо его не только осилить нужно, но и твою душу поверх его поставить, дабы вы с ним одно стали.
– Неужели такое возможно?
Вергиз лишь ухмыльнулся:
– Сама небось видела, как Локша с длинношеим шипуном воедино слились. Но до нее тебе далеко. А вот до Калмы мертвоживущей – рукой подать…
Он вздохнул. Кирья поежилась. В родном селении старухой Калмой, что поджидает сразу за Кромкой, пугали малых детей. «Будешь шалить да кричать, услышит когтистая Калма – придет, унесет в чащу и растерзает!» Неужели же ей придется столкнуться с ней лицом к лицу?
– Но стало быть, хоть я тебя поверху над чудищем и приставлю, все же помни – покуда ты его сама не смиришь, не заставить служить себе и приходить по единому зову, он рваться на волю будет. Пожелает тебя под себя подмять. Ежели случится такое – нам тут всем не поздоровится. Смекаешь, к чему я?
– Да. Все равно пойду.
Старик кивнул.
– А как до Калмы дойдешь, такое статься может. Начнет она тебя расспрашивать – как оно там, в мире живых людей. Не вздумай сказать ей, что меня знаешь. Она и Мазайку для того украла, чтобы род мой извести. А до того его отца и мать погубила…
– Но ведь Мазайку же не погубила? – с надеждой спросила Кирья.
– Не погубила – это верно. Худшее задумала. Переродить его желает. В свою пору водиться я с ней не пожелал, так теперь она мстит – из внука моего себе сына и последыша сделать хочет.
– Это старуха Калма-то?
– А что ты глаза выпучила? Она не всегда была старухой. Да и это болото прежде светлым озером было… – Вергиз почему-то тяжко вздохнул. – Но это история долгая. А нынче готовься.
Он полез в суму и достал заткнутую тугой пробкой круглую посудину, сделанную из березового капа.
– Передохни чуток, и начнем.
* * *
Кирье чудилось, будто она спит наяву. Она видела мир вокруг себя, но это был другой мир. Он был полон духов. Каждая травинка дышала и жила своей жизнью, каждый валявшийся поблизости замшелый камень глядел хмуро, будто думая о чем-то своем. Она увидела над собой то самое устрашающее крылатое существо, которое унесло ее с острова. Но более того – сейчас ей казалось, что она помнит его так же давно, как и себя. И потому не испытывает страха, будто крылатое чудовище – всего лишь ее домашний уж. В голове Кирьи сейчас звенела нежная, увлекающая вдаль мелодия. Она не могла понять, откуда она доносится, но, в общем-то, ее это и не занимало.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Чудовище камнем, будто коршун на утенка, рухнуло вниз, и она вдруг поднялась, воспарила над землей, и в следующий миг все смешалось, будто в бурном водовороте. Она почувствовала, что в ней бьются два сердца, и стоит ей разжать пальцы рук, как черные кожистые крылья распахнутся за спиной. Кирья снова, как прошедшей ночью, взмыла над землей. Однако теперь в этом полете было что-то иное. Словно каждый взмах крыла, каждый поворот зависели только от нее – и в то же время она сама себе не принадлежала. Ей хотелось отыскать на земле какую-нибудь добрую еду – оленя или лося. Рухнуть на него с высоты, ударить мощными лапами, сомкнуть челюсти, перекусывая горло…
Кирья попыталась направить полет обратно к болоту, однако крылья словно сами тянули подальше от гиблой трясины. Девочка почувствовала, как напрягаются все ее силы, как вдруг ужасающая тварь замирает над лесом и начинает скользить по воздушному потоку, будто падающий с дерева желтый лист. Чья-то несокрушимая воля пыталась упорно передавить ее, заставить сдаться на милость нечистому духу, тянула из нее страх, угрожая падением.
«Нет! Я сверху!» – про себя повторяла Кирья.
Будто не осознавая этого, чудовище все рвалось, как попавший в силки волк, рыча и клацая зубастыми челюстями.
«Я сверху», – твердила Кирья, и полет к земле с застывшими крыльями продолжался.
И вдруг ей почудилось, будто она вновь услышала невесть откуда звучащую музыку. Вот только теперь ее звуки были властные, словно кто-то засунул в пасть чудища удила и с силой дернул их. Едва не коснувшись верхушек деревьев, крылатая тварь на миг замерла в воздухе, крутанулась, ударила крыльями и стрелой взмыла в облака. Она дергалась влево, вправо, словно необъезженный лось, желающий сбросить неумелого наездника…
Затем Кирья вдруг почувствовала, что сопротивление пропало. Зверь словно уснул в полете. Стал послушным, как будто и не было вообще его собственной воли.
«К болоту, – приказала она, делая круг над лесом и высматривая старика Вергиза. – Теперь я смогу».
Кирья увидела Мазайкиного деда, пристально глядящего в небо; почувствовала невыразимую легкость, будто всю жизнь до этого только и делала, что парила над землей. И, задержав дыхание, как всегда перед прыжком с мостков в Вержу, очертя голову бросилась в зеленое от ряски болото. Вот сейчас оно поглотит ее… Но за миг до падения она вдруг увидела перед собой чистейшую прозрачную воду – да и не воду, так, дымку – и тут же, пронзив ее, очутилась в местах, прежде невиданных. Да и вовсе небывалых.
* * *
Крылатое чудище, наделенное душой и волей Кирьи, стремительно неслось над деревьями, которые дочь Толмая прежде и представить себе не могла. Каждый их корень был толще, чем любой из дубов, что росли на полуденном берегу Вержи. Она старалась разглядеть, что происходило внизу. Ей уже не было страшно – она выискивала хоть какой-то след, который помог бы обнаружить Мазайку. Но ничего подобного внизу заметно не было. Раз на прогалине великаньего леса она заметила зверя, похожего на волчьего секача, что добыли арьяльцы. Волчий секач стремглав промчался по каменистой пустоши, преследуя какое-то вовсе невиданное существо, и исчез в зарослях.
Затем великаний лес стал быстро меняться – и не в лучшую сторону. Казалось, его поразила тяжелая болезнь. Из увядающей, гниющей листвы слышались незнакомые пугающие звуки. Затем лес оборвался широкой трещиной, в глубине которой рокотал поток. В одном месте берег опускался почти к самой воде. Кирья увидела, как из чащи к ней выбрел ящер – огромный, неуклюжий, с шипастым гребнем и множеством выступов на спине, подобных замшелым камням. Ящер начал жадно лакать воду. И тут Кирья заметила меж стволов ближних деревьев зверя еще страшнее первого, страшнее волчьего секача. Он подкрадывался к рогачу, пригибаясь к земле и опираясь на хвост, а пасть у него была такая, что даже медведь смог бы там уместиться, как в берлоге. Зверь этот явно готовился к прыжку – но вдруг замер, повернув голову, и издал пронзительный вой. Лакающий воду ящер тревожно поднял голову и что есть мочи неуклюже поковылял обратно в чащу.
