– Помню, батя, как мы его копали на озере Чаны, – усмехнувшись, сказал Леонтий. – Я тогда первый раз в Барабинской степи был.
В те годы джунгарский Бошогту-хан вёл жестокую войну с китайцами за Халху и терял аймак за аймаком. Нойоны Бошогту, утратив веру в своего предводителя, уходили от него, уводили стада и предавались под руку Канси. От бескормицы джунгары нападали на барабинских татар, данников России. Воевода Нарышкин отправил две сотни служилых на защиту Барабы. Одной сотней командовал Семёнка Ульянов Ремезов, тогда ещё никакой не изограф. С собой на войну он взял сына Лёньку. Лёньке было семнадцать лет.
Щедрые Барабинские степи, что протянулись от Иртыша до Оби, поразили Ремезовых. Пологий холмистый простор, светлые рощи, высокие перестойные травы, бесчисленные озёра с камышами – глубиной разве что до пояса, и многие из них горько-солёные. Шумные тучи птиц, лисы-корсаки, стада пугливых тарпанов и диких верблюдов, хищные бабры – серые степные рыси. Бескрайнее озеро Чаны, через которое полдня можно было идти по колено в илистой воде, обсохло на жаре, и служилые заметили торчащие из суглинка огромные бивни. Это был зверь мамонт. Семён Ульянович приказал выкопать его и загрузить в четыре обозных телеги.
И вот сейчас Семён Ульянович взялся составить барабинского мамонта обратно в изначальном порядке. Всё равно больших дел не было, стройка зимой прекратилась. От снега здания закрыли временными кровлями.
К конюшням, где расположились Ремезовы, потянулись всякие зеваки: челобитчики, дожидающиеся очереди, губернаторская прислуга и мелкие приказные, что отлынивали от дел. Их всех взбудоражил слух, что старый Ремез, роя канавы под кремль, откопал в земле дохлого дьявола с рогами, копытами и крыльями и теперь оживляет его. В этом богохульном злодействе Ремезу помогают сыны – Лёнька и Сенька, и швед-чернокнижник – Табберт. Табберт, кстати, явился в конюшню просто из любопытства – и остался с Ремезовыми. Семёну Ульяновичу льстил его неподдельный интерес, но раздражало, что швед всегда имел своё мнение и спорил со всеми.
– Это ломка голень, не ребро, Симон, – влезал он, указывая пальцем.
Разобранный на части мамонт лежал на истоптанных рогожах подобно большой расчленённой лодке.
– Что за звери были эти мамонты? – задумчиво спросил Леонтий.
– Может, морские драконы? – предположил Семён-младший. – Они к нам во время Всемирного потопа могли заплыть. Воды ушли, они обсохли.
– Народы север звать его маммут, – тотчас уверенно сообщил Табберт. – Он есть отродие слона. Жить много-много времени давно.
– Да какой слон, Филипа? – возмутился Ремезов. – Наши промышленные мамонтов на Ледовитом море прямо тушами находили, так они в шерсти были, вроде медведей, а слон лысый.
Семёну Ульяновичу не раз приходилось спорить о том, какими были мамонты, и самый главный спор у него случился шестнадцать лет назад в Москве. Может, тот разговор изменил всю его жизнь. Про мамонтов у него расспрашивал Андрей Андреич Виниус, глава Сибирского приказа. Виниус потребовал нарисовать мамонта на отдельном листе, и Ремезов нарисовал, и даже подписал для памяти: «зверь в Сибири мамонт». Андрей Андреич понял, что этот служилый из Тобольска не только чертежи земель и градов чертит, но ещё и знает бездну всего разного о земных богатствах и Сибири, о сибирских народах и древней сибирской гиштории.
– Да ты, брат, и сочинитель, и лицевой каллиграф! – удивился Виниус, когда Семён Ульянович открылся, что делает рукописные книги.
Ох, подолгу они тогда беседовали… А последняя встреча с Андрей Андреичем у Ремезова была здесь, в Тобольске. Виниус – он же разбогател на тульских заводах; он-то и придумал, что новые железные заводы надо строить в Сибири, где много леса, руды и рек. Он убедил в этом царя Петра, и вскоре по царскому указу на месте малых мужицких печей верхотурский воевода заложил Невьянский завод, а шадринский воевода – Каменский.
Но дела у сибирских заводов пошли наперекосяк. Воевода воровал, а мужики ничего не умели – они ведь никогда не ставили больших плотин, не сооружали водобойных колёс и не возводили высоких домен. У иноземных мастеров опускались руки. Тогда Андрей Андреич уломал Петра Лексеича передать Невьянский завод тульскому ружейнику Демидову: авось наладит работу. И через полгода толстый, одышливый, вислоусый Виниус потащился в Сибирь, чтобы оценить, как идут дела. Это было двенадцать лет назад.
Андрей Андреич внимательно осмотрел Невьянск, оттуда двинулся на речку Алапаиху, где закладывали третий завод, а оттуда – в Тобольск к воеводе Черкасскому. Но главный вопрос у Виниуса был к Ремезову: как доставить в Россию железо сибирских заводов? Везти тысячи пудов в телегах через тысячи вёрст бездорожья? И Семён Ульяныч подсказал выход – путь Ермака. Надо построить на Чусовой пристань и отправлять железо и чугун в дощаниках по реке: из Чусовой в Каму, из Камы в Волгу, с Волги – в Оку и дале уже до Москвы. Ремезову ли не знать этой дороги, ежели он всю правду о Ермаке собственноручно изложил в своей «Истории Сибирской»?..
– А помнишь, батя, ледяную пещеру возле Кунгура? – спросил Леонтий, разглядывая кости мамонта. – Тоже ведь в Кунгуре про мамонта говорили. Будто это он в горе живёт. Ходит под землёй – и норы в камне пробивает, а выйдет наверх – остаются ямины-следы.
– Брехня, – отверг Ремезов. – Кунгуряки у инородцев с языка сняли. Остяки с вогулами рассказывают, что мамонт – зверь Вэс. Огромадный крот с рогами. Рогами он проходы себе роет, а выпадет на воздух ненароком, так сразу дохнет от сухости. Но в кунгурском камне нору никому не прокопать.
В Кунгуре Семён Ульянович оказался тоже из-за Виниуса. Андрей Андреич велел не затягивать с пристанью. Он гостевал в Тобольске в ноябре, а уже в марте Ремезов взял Лёньку, Сеньку и трёх приказных писчиков и выехал на Чусовую. Как раз тогда они завернули к скале над речкой Ирбит и срисовали с камней древние знаки, которые восхитили Табберта.
В Чусовскую слободу верхотурский воевода Калитин прислал две сотни плотников из Меркушино. На речке Утке, притоке Чусовой, Семён Ульяныч разметил пристань с плотбищами, амбарами и пильными мельницами. Плотники построили сорок дощаников. С Каменского завода уже волокли к пристани пушки. Потом Семён Ульяныч узнал, что через год эти орудия в прах раскрошили бастионы Виктория и Гонор, и пала шведская Нарва.
На Чусовой отгремел ледоход, и от пристани отвалил первый заводской караван. Ремезовы проплыли двести вёрст на дощаниках и сошли на берег в Сулёмской слободе, что притулилась возле Чусовой под отрогами Весёлых гор. Отсюда по гужевому тракту Ремезовы поехали в Кунгур. Городок этот совсем недавно числился в разряде «поморских», но все «поморские города» к востоку от Вятки перевели в Сибирский приказ, и потребовалось составить описи и чертежи. Семён Ульяныч с сыновьями обмерил и начертил Кунгур, а писчики посчитали жителей. В сундуках воеводского дома Семён Ульяныч откопал ещё одну, дотоле неведомую никому летопись Ермакова похода. Он переписал её и уже дома вложил в свою «Историю Сибирскую».
