33—35 лет.
– Как ваша фамилия?
– Поручик Трохимчук.
– Где вы раньше служили?
– В мирное время был сверхсрочнослужащим в N-ском, полку, а на войне произведен в офицеры.
– Как же вам не стыдно было воевать против нас?
– Да уж так сложились обстоятельства, господин полковник.
При этих словах голос Трохимчука как-то дрогнул. Что-то хорошее и честное слышалось в ответах пленного.
– Желаете у нас служить?
– Так точно, желаю.
Поручик Трохимчук был зачислен в одну из рот, но не в ту, которая его пленила.
В течение двухнедельных боев я несколько раз справлялся, как держится Трохимчук, и ротный командир всегда отзывался о нем как о примерном офицере.
Однажды мне надо было во что бы то ни стало удержать переправу, выводящую во фланг нашего расположения. К тому времени полк понес большие потери. Почти все ротные командиры и много офицеров были выбиты. Это был очередной кризис, когда кровью восполняли недостаток сил и недочеты армейской организации. На переправу можно было выделить только полуроту крайне слабого состава при пулеметах. Туда требовался офицер, во всех отношениях надежный. Я вспомнил о поручике Трохимчуке и, узнав, что он цел, вызвал его к себе:
– Поручик Трохимчук, мне необходимо удержать такую-то переправу, и для ее обороны можно выделить только полуроту с 2 пулеметами. Я хочу назначить вас командиром этой полуроты.
– Покорно благодарю, господин полковник.
– Имейте в виду, что если большевики вас собьют, то положение полка будет тяжелым.
– Понимаю.
– Смотрите, поручик Трохимчук, удержитесь. Я вам верю.
– Конечно, я служил у большевиков… И не могу ничего вам доложить, но вы сами увидите, господин полковник…
Поручик Трохимчук действительно выполнил свое обещание.
Несмотря на тяжелое положение, он удержал переправу, потеряв убитыми и ранеными более половины своей полуроты. В конце боя, когда положение уже упрочилось, он был убит.
Много лет прошло с тех пор, но я всегда с волнением вспоминаю этого честного офицера…
Оборонительные бои
По овладении железнодорожной линией Белгород – Сумы полк продолжал наступать к северу и, форсировав реку Псиол, овладел городом Суджа. После нескольких дней передышки бои вновь возобновились. С каждым днем уширялся «Белозерский уголок» на городском кладбище.
Согласно армейским директивам, наступление полка было приостановлено. Необходимо было выравнять фронт корпуса и подготовиться к овладению Курском. Большевики, оправившись после падения Харькова и видя наше энергичное наступление, понимали, что развязка приближается. Они всемерно усиливали свой фронт и, пользуясь перевесом в силах, упорными боями обессиливали Добровольческую армию. Белый фронт был предоставлен собственным силам и знал, что армейских резервов нет.
Еще на станции Готня в мое распоряжение прибыл Сводный батальон 31-й дивизии, приступившей к формированию явочным порядком. Без обозов, бедно снабженный материальной частью, был двинут на фронт в период для себя наименее благоприятный, батальон все же был силен духом и дрался хорошо. Командира батальона полковника С. и его помощника полковника Т. я знал еще раньше. Это были прекрасные боевые офицеры. Несмотря на прибытие этого батальона, наши силы во много раз уступали большевистским. При таком неравенстве мы могли иметь успех только при наступлении, то есть тогда, когда располагали инициативой боевых комбинаций. Оборонять же слабыми силами 20-верстный фронт являлось задачей тяжелой и неблагодарной.
В Судженском районе я являлся старшим войсковым начальником. Все мои подчиненные несли мне свои заботы, свои огорчения и тот упадок душевных сил, какой иногда переживают, в период затяжных боев, самые мужественные люди. Я обязан был всех выслушивать, ободрять и переливать свою волю в душу тех, кто в этом нуждался. Только свои силы я должен черпать в самом себе. Мне не к кому было обратиться ни за советом, ни за нравственной поддержкой. Подобное душевно-волевое одиночество было особенно тяжело.
Штаб полка был связан телеграфной проволокой со штабом дивизии, и этим исчерпывалась моя связь с внешним миром. Я не хотел докучать какими-либо жалобами начальнику дивизии. Не позволяла гордость, да к тому же знал, что он бессилен мне помочь. И, словно угадывая мое одиночество, генерал Витковский с особой сердечностью вел со мною телеграфные переговоры, сообщая новости общего характера и обнадеживая скорым переходом в наступление. Дней через семь после занятия Суджи начальник дивизии посетил полк, и его приезд внес значительное разнообразие в нашу монотонную боевую жизнь. В беседе наедине генерал Витковский предупредил меня секретным порядком, что в ближайшие дни ожидается усиление красных сил. И действительно, очень скоро стали попадаться пленные вновь прибывших частей. После 12-дневной обороны Суджи я вынужден был оставить город и отвести свои части к Мирополью в надежде, что этим отходом уменьшу свой участок по фронту и тем выиграю в силе. Подойдя к Мирополью и соединившись опять со штабом дивизии, я узнал, что усилившиеся большевики сбили не только меня, но и другие части дивизии. Мои надежды о сокращении фронта не осуществились: мне был дан участок протяжением до 30 верст. Полк же имел к тому времени около 800 штыков. Подобное несоответствие сил и пространства ярко свидетельствует, что уже в августе назревал кризис, какой в дальнейшем привел Добровольческую армию к катастрофе. Резкое несоответствие сил белых и красных создалось не внезапно, а постепенно. Не только мудрая предусмотрительность, но и очевидная действительность властно требовали энергичного формирования новых частей. Формирования, подобные батальону 31-й дивизии, или прибывшему у Мирополья в мое распоряжение Олонецкому полку, имевшему 200—250 штыков (остальные были безоружные), являлись нарушением элементарных основ военного дела…
Трехнедельная оборона Мирополья является самым тяжелым, по напряжению, периодом в течение всей боевой работы полка в Добровольческой армии. Главная борьба происходила у самого Мирополья. Каждый день, к вечеру, один из участков был сбиваем, и ночной атакой или наутро положение восстанавливалось. Восстанавливалось для того, чтобы к вечеру опять измениться. Несколько раз наше положение становилось безнадежным, и войска удерживались только сверхчеловеческими усилиями. Я находился на левом фланге корпуса и прекрасно понимал, что если меня собьют, то общее положение на фронте резко ухудшится. Оперативная сводка штаба дивизии от 22 августа дает точное и полное представление о состоянии войск вверенной мне группы. Она говорит о «подавляющем превосходстве сил противника и чрезвычайной усталости войск, уже 11/2 месяца ведущих бои с сверхчеловеческим напряжением. Люди по ночам галлюцинируют. Лучшие, наиболее опытные офицеры и солдаты выбиты, и требуются невероятные усилия командного состава для руководства войсками и выполнения поставленных задач».
Эти тяжелые, незабываемые дни я проводил вдвоем с оперативным адъютантом подпоручиком Глобой. Мы по очереди спали не более 2—3 часов в сутки. К концу операции офицеры и солдаты стали тенями: глубоко запавшие глаза, землистый
