везде? Самое же главное: народ стал спокойнее, ничего ни от кого не ждет, каждый старается выжить сам по себе и меньше слушает политиков. Даже если власть захватят националисты или фашисты, они продержатся недолго: на баррикады за них никто не пойдет. Развал государства, кажется, кончается, но государственная нищета, при которой если заплатить шахтерам, то не хватит врачам, а если заплатить врачам, то не хватит солдатам, – это больно и трудно, и осознавать этого никому не хочется. Я не политик и не знаю, какой вариант пути лучше. Но я словесник, и я вижу, что разговаривать с народом у нас никто не умеет и не хочет.
Полифония Почему-то и Бахтин, и его последователи смотрят только на роман и не оглядываются на драму, где полифония уж совсем беспримесная, и все же никто не спутает положительного героя с отрицательным. Достоевский, как Мао, сначала дает пороку высказаться, а потом его наказывает.
Порядок – это значит: всякую мысль класть туда, откуда взял.
С детства складывалась привычка все класть на место, чтобы остаться незамеченным – особенно в черном книжном шкафу, оплоте взрослости, – хоть я и не помню ни одного наказания, кроме угрозы: «не буду с тобой разговаривать». Это было страшно, как в рассказе Веры Инбер, где мать «молчит, но так, что маленький Изя начинает плакать, уверяя, что его укусила деревянная лошадь». Я никогда не пытался понять мою бабушку, дважды выбитую из среды, всю жизнь готовую к ударам, но эту готовность я, наверное, взял от нее.
Последний «Извините, что в последний момент…» – «Ах, что вы? Вся наша жизнь – из последних моментов!..»
Пост «Допостсоветский» – выражение О. Проскурина. («В этой стране все просто: или пост, или пост», – писал С. Кржижановский.)
Постструктурализм – стремление высвободиться из-под авторитетов? Но авторитетно ведь каждое письменное слово (т. е. допускающее перечтение), в отличие от устного. Если, чтобы вызволиться, я начинаю писать сам – это я борюсь за подмену одной власти другой, а мы знаем, что из этого выходит. Пляшущий стиль Деррида – это атомная бомба в войне за власть над читателем.
Потомки Г. А. Дубровская учредила международный культурный центр «Первопечатник» – должен был называться «Федоровский центр», но оказалось, что когда по имени, то нужна бумага, что потомки Ивана Федорова не возражают.
Почва «На смену деструктивизму идет феминизм». В России нет для него почвы? Тем страшнее: для пролетарской революции в России тоже не было почвы, а что вышло?
Пошлость – это истина не на своем структурном месте. Не только низкое в высоком, но и наоборот: например, бог в Пушкине (из записей Л. Гинзбург). Мы называем вещь пошлой за то, что она напоминает нам о чем-то в нас, что мы сейчас хотели бы не вспоминать. Мы вымещаем на мире наши внутренние конфликты. А чтобы уберечь вещь от этого ярлыка, домысливаем к ней боль и надрыв: разве мало у нас средств для симуляции не-пошлости?
Поэзия «Новейшая поэзия разделяется на два вида: стихи, которые читать невозможно, и стихи, которые можно и не читать» (альм. «Первая тетрадь кружка „Адская Мостовая“», кажется, 1923 год, типография ГПУ. Стихи там были такие: «Вечерами в маленькой кофейне / Матовые светятся огни. / Перелистывая томик Гейне, / Тонкую страницу поверни»). А Вейдле, «О поэтах», с. 124, цитировал Лунца: «бывают хорошие стихи, плохие стихи и стихи как стихи; последние ужаснее всего».
Поэт В. Розанов обнял Б. Садовского и сказал: «Какой тоненький – настоящий поэт».
Поэт М. М. Дьяконову сбавили гонорар за его долю в коллективном переводе Низами: «Он не пользуется подстрочником, а стало быть, не поэт».
Предательство «Если на человека нельзя положиться, значит, просто не он тебе поддержка, а ты ему» (из письма).
Первая Америка! Долгая железная дорога, долго налегающий на окна мир: всего слишком много. Мерзлые спирали речек по шерстисто-бурой равнине лугов. Утомительно-разнообразные домики из утомительно-однообразных кубиков. Автомобильное кладбище: красные и черные искалеченные каркасы громоздятся, как хрустящие насекомые. От шершавых небоскребов вдалеке горизонт – как терка. А когда подлетаешь вечером на самолете к Лос-Анджелесу, прочерченная огнями сетка прямых улиц внизу – совсем как раскаленная решетка св. Лаврентия.
Природа и общество «Холодной зимой общество дикобразов теснится близко друг к другу, чтобы защитить себя от замерзания взаимной теплотой. Однако вскоре они чувствуют взаимные уколы, заставляющие их отдалиться друг от друга. Когда же потребность в теплоте опять приближает их друг к другу, тогда повторяется та же беда, так что они мечутся между этими двумя невзгодами, пока не найдут умеренного расстояния, которое они могут перенести наилучшим образом» (цит. у М. Шкапской, «Сама по себе», 11. Кажется из Шопенгауэра?).
Природа и общество Жалуются, что Евгений в «Медном всаднике» из‐за государства лишился места в жизни, и не замечают, что государство же и дало ему место в жизни – регистраторский чин по табели. Евгений попал в ту самую щель между природой и обществом – общество недозащитило его от природы. Только до романтиков жертва жаловалась на природу, а теперь жалуется на общество.
Привычка Этнографы отбирают у староверов тетрадки с духовными стихами, и старушки перестают петь: не потому, что не помнят, поют наизусть, но при этом всегда держат тетрадочку в руке, иначе не могут (от С. Неклюдова).
Причины
Изложить хощу в поему повесть горестных причин,
Всем любимым подаему, кто свободен злых личин.
Что есть в мире, все преложно, постоянства тверда нет,
Доказать о том возможно то, что явный есть предмет…
«Рус. старина» , 1891
Но синий шар вращает так же чинно
Своих личин простую карусель,
И многому, что было без причины,
Столетья подыскали даже цель.
В. Маккавейский
Причины «Кто хочет делать, находит средства, кто не хочет, находит причины» (с арабского). Ср. III, Детерминизм.
Причины «Очень знаю, откуда приходят ко мне дурные мысли, одному безумцу предоставляю знать, откуда берет он благие» (Чаадаев, 1913, 1, 151).
Прогресс Просветительство и марксизм провозглашали прогресс, но даже они делали оговорки, что в культуре прогресс относителен. Единственный, для кого прогресс абсолютен и в культуре, – это Бахтин, для которого настоящая литература начинается с романа XVIII века, а все остальное – преддверие. Как для христианина история – преддверие явления Христа.
Пролетарий После перестройки я стал чувствовать себя не обывателем, а пролетарием: наемный работник государственного сектора. При советской власти (с ее непонятным смыслом слова пролетарий) это
