Наше знакомство с жизнью «великого писателя» свидетельствует, что расхождение между его образом и действительностью еще более поразительно, чем показал В. Н. Войнович.
«Подайте милостыню ей»
Читатели «Архипелага», наверное, знают фотографию А. И. Солженицына в одежде зэка с номерами на шапке, куртке и брюках: сутулая фигура, голова, вобранная в плечи, угрюмое лицо. Известна и другое его фотографическое изображение в подобной же одежде с разведенными в сторону руками: он в лагере, во время обыска.
Когда я впервые увидел эти снимки, был поражен: неужели в каторжных лагерях не только фотографировали заключенных, но и выдавали им фотографии при освобождении?
Оказывается, снимки были сделаны позднее, уже в ссылке. А. И. Солженицын просто позировал перед объективом (1).
И тогда я стал перебирать другие его фотографии: вот, он с автоматом на груди рядом с командиром артиллерийского дивизиона Е. Ф. Пшеченко: и не понятно, кто командир, кто подчиненный и откуда у командира батареи звуковой разведки автомат?.. Вот, он в погонах старшего лейтенанта с орденом Красной звезды задумался над рукописью. Другой снимок — он за столом в майке снова над рукописью и снова в глубом раздумье. А вот он обнимает Наталью Алексеевну и весь его взгляд излучает любовь. Перед нами роман-газета с повестью «Один день Ивана Денисовича», на обложке изображение А. И. Солженицына. Комментируя его, он пишет: «…то, что мне нужно было, выражение замученное и печальное, мы изобразили» (2). Прошло три года и когда последовал провал части его литературного архива, несмотря на возникшую угрозу, Александр Исаевич снова оказался перед объективом, чтобы запечатлеть для потомков охватившую его тогда тревогу.
Он играл и позировал не только перед фотообъективом и телекамерами. Открываем его воспоминания и читаем: «Моя жизнь в Рязани идет во всем… по-старому (в лагерной телогрейке иду с утра колоть дрова…)» (3). Можно было бы допустить, что Александр Исаевич привез из Казахстана «лагерную телогрейку» и сохранил её как реликвию. Но присмотритесь к его фотографии 1954 г. Неужели этот интеллигентный мужчина в выглаженной рубашке, с галстуком и в шляпе летом 1956 г. через полстраны вез изношенную «лагерную телогрейку» потому, что не желал ее выбрасывать и собирался носить дальше?
Можно было бы допустить, что перед нами авторская фантазия, если бы не воспоминания Г. П. Вишневской. Описывая, как осенью 1969 г., А. И. Солженицын поселился у них на даче, она отмечает: «…в шесть часов утра приехал Александр Исаевич, оставил свои вещи, а сам уехал в Москву поездом… Заходим в дом, и я хозяйским глазом вижу, что ничего не изменилось, никакого нового имущества нет. Лишь на кровати в спальне узел какой-то лежит… Что же за узел такой? Оказывается, это старый черный ватник, стеганый, как лагерный, до дыр заношенный. Им обернута тощая подушка в залатанной наволочке, причем видно, что заплаты поставлены мужской рукой, так же, как и на ватнике, такими же большими стежками… Все это аккуратно связано веревочкой, и на ней висит аллюминевый мятый чайник. Вот это да. Будто бы человек из концентрационного лагеря только что явился и опять туда же собирается. У меня внутри точно ножом полоснуло» (4).
Неужели Александр Исаевич собирался ходить в «до дыр заношенном ватнике» в Жуковке, в элитном, закрытом для обычных людей поселке, в котором жили правительственные чиновники и представители высшего слоя столичной интеллигенции?
А в том, что Александр Исаевич был способен на это, мы можем убедиться, читая его воспоминания. В декабре 1962 г. он, простой рязанский учитель, начинающий автор, по вызову Цека на обкомовской машине едет в Москву на встречу руководителей партии и правительства с деятелями культуры: «…Я, — пишет Александр Исаевич, — нарочно поехал в своем школьном костюме, купленном в „Рабочей одежде“. В чиненных-перечиненных ботинках с латками из красной кожи по черной, и сильно нестриженный… Таким зачуханным провинциалом я привезен был во мраморно-шёлковый Дворец Встреч… В раздевалке ливрейные молодцы приняли мое тертое унылое длинное провинциальное пальто» (5).
Видимо, «в чиненных-перечиненных ботинках с латками» он появляся и в других местах, свидетельством чего может служить разговор Натальи Алексеевны с К. И. Чуковским 19 июля 1966 г. Передавая ее слова о своем муже Корней Иванович записал: «Говорю ему: тебе нужны ботинки. А он: еще не прошло десяти лет, как я купил эти» (6).
Подобным же образом Александр Исаевич любил показаться и на рязанских улицах. «Когда Солженицын приезжал в Рязань из Давыдова, — вспоминала А. М. Гарасева, — у него был вид старого колхозника из глухой деревни: куртка-стеганка (видимо, обыкновенный ватник, который называли фуфайкой или телогрейкой — А.О.), шапка с ушами, и весь он выглядел каким-то усталым и измученным» (7).
В таком виде застал его бывший генерал П. Г. Григоренко, побывавший у него зимой 1968–1969 гг. в Давыдове: на плечах «фуфайка», на ногах «огромные зэковские бахилы» (8). Весьма скромным был и ужин: «по кусочку свиного сала, черный хлеб, луковица, перловая каша-концентрат», «флакон из-под духов, в нем на 1/3 спирт», завтрак: «картофель», «снова по кусочку сала, луковица, соль, растительное масло», «снова накапали в рюмки спирта» (9).
Образ неприхотливого, бедствующего писателя А. И. Солженицын начал внедрять в сознание окружающих, как только стал выходить в люди. Рассказывая о своем первом появлении в редакции «Нового мира», он пишет: «Распрашивали о моей жизни, прошлой и настоящей, и все смущенно смолкли, когда я бодро ответил, что зарабатываю преподаванием шестьдесят рублей в месяц, и мне этого хватает» (10). В те годы за 60 руб. в месяц один человек прожить мог, но очень скромно. Чтобы это было понятнее, приведу следующий факт. Тогда в высших учебных заведениях студент получал стипендию только в том случае, если доход семьи составлял менее 100 руб. в месяц на человека.
Можно представить как смотрели на Александра Исаевича сотрудники редакции «Нового мира». «Все были в восторге от того, — вспоминает В. Н. Войнович, — как он пишет, как держится и что говорит. Говорит, например, что писатель должен жить скромно, одеваться просто, ездить в общем вагоне и покупать яйца обыкновенные по девяносто копеек, а не диетические по рублю тридцать» (11).
Эти обыкновенные яйца по девяность копеек нашли отражение и в воспоминаниях самого А. И. Солженицына. Рассказывая, как однажды в 1967 г. он возвращался из Москвы в Борзовку, Александр Исаевич пишет: «Это было 8 июня, на Киевском вокзале, за несколько минут до отхода электрички на Наро-Фоминск, с продуктовыми сумками в двух руках, шестью десятками дешевых яиц» (12). Видимо, этот эпизод нашел отражение в дневнике А. И. Кондратовича. 16 июня 1967 г. после одной из встреч с А. И. Солженицыным он записал: «…живет стесненно. Уезжал в прошлый раз в Рязань. „Шесть десятков яиц увез“ — сказал мне. „А разве в Рязани нет их?“ — „По девяносто копеек нет. Есть по рублю сорок. А на шесть десятков разница уже почти целый проездной билет“» (13). Подсчитать разницу нетрудно. Три рубля.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
