Метро поразило живостью движенья. Похоже, час пик здесь никогда не кончался. Запомнилась одна девушка. Я остановился напротив открывающихся дверей поезда, за стеклом которых, опустив голову куда-то вниз, стояла эта белокурая бестия. Не с желтоватым оттенком, как у многих, а с цветом волос, словно белый, никем не тронутый курган снега на Северном полюсе. Прическа была как у героини фильма Люка Бессонна «Дансер»: африканские косички, напоминающие кудри «Хищника», только очень тонкие. Медуза Горгона, убившая качественной химией своих змей, одета была во все белое: брючный костюм, кожаные перчатки, туфли и кожаный плащ (крыльев не было, точно). Тон одежды выгодно подчеркивал ее искусственно созданный загар. Когда двери открылись, она подняла на меня глаза.
— У нее змеиные глаза! У нее змеиные глаза! — восторгаюсь я, осознавая, что это всего лишь линзы. Я восхищен исходящей от нее энергетикой и не замечаю, что чуть не кричу про форму зрачков. Она слышит, и рот ее искривляется в улыбке, обнажая верхний ряд белоснежных зубов с резко выделяющимися клыками, как у вампира. Улыбка предназначена не мне, а всем, кто обратил на нее внимание. Она довольна собой и своим эффектным появлением из «железного червя», привезшим ее на вечеринку. Не хотелось бы знать, что у нее в голове творится. Раньше мечтали быть героями космоса или войны, а теперь круто быть вампиром или бандитом. Про это и кино снимают постоянно.
— Тусовщица, — мелькнуло у меня в голове вслед девчонке…
— Дурак, — мелькнуло у нее…
Здесь скорость жизни была другая. Это ощущалось во всем. Здесь бежали не только вниз по эскалаторам, но и вверх. Все спешили, потому что и время спешило. Здесь людям некогда остановиться. Некогда болеть. Некогда нормально поесть. Некогда выспаться. Здесь все nonstop. Здесь люди готовы отдать все за то, чтобы в сутках было тридцать шесть часов, потому что двадцать четыре часа расписаны по минутам в их органайзерах. Здесь даже некогда поругаться на наступившего тебе на ногу, потому что через секунду он уже далеко (и это — за время поворота головы в его сторону)…
Человек с саксофоном остановился и, открыв на полу чемоданчик, заиграл. Словно в ускоренной съемке, в саквояж падали денежные знаки. Как осенние листья, они кружились в отпущенном им интервале, и уже через десять минут ворох купюр горой возвышался в резервуаре. Человек с саксофоном закрыл чемоданчик и ушел. Кто-то забыл выключить ускоренную перемотку…
Морская форма была окружающим в диковинку. А буква «Н» на погонах заставляла людей спрашивать: «А что означает эта буква?». Отвечать «Воспитанник Нахимовского военно-морского училища» показалось скучным и неоригинальным. Поэтому родился шквал новых вариаций на тему «кто мы», из которых были озвучены: «нейтронные войска», «водородные войска», «Николаевский полк», «партия любителей буквы Н», «необходимое подразделение», «нет детству», «НАТО не пройдет»… Наши утверждения воспринимались на «ура». Но в один из таких вечеров, после выпитого пива, на этот вопрос кто-то из взвода ответил (в шутку, конечно): «Мы из Чечни!» (шла вторая Чеченская кампания)… Сказанное больше имело целью отвязаться от расспросов и этого человека, чем задеть чьи-то чувства. Дальше все развивалось, как эпизод из фильмов Тарантино, нелепо и страшно.
Москвич, услышавший этот ответ, через миг материализовался возле сказавшего. На вид ему было лет сорок-сорок пять, немного выше меня, примерно метр восемьдесят пять, жилистый и с гусарскими усами. Резким, почти неуловимым движением, он схватил руку нахимовца двумя пальцами и немного нажал. Раздался хруст в образовавшейся тишине.
— А-а-а! — пропел пленник, немного привставая на цыпочки. Пленника звали Коля. Хоть его многие ненавидели за заносчивость и бахвальство большими деньгами, но сейчас перед внешней агрессией, все про это забыли и подались вперед с целью урезонить «Гусара». А тот посмотрел на нас и пригвоздил каждого к определенной точке в пространстве какой-то непонятной, сверхъестественной силой. В своей последующей жизни такое же ощущение я испытал от зияющей черной пустоты направленного на меня пистолета. Не спрятаться, не скрыться. Осознаешь, что пуля быстрей окажется в твоем теле, чем ты успеешь сказать: «Мама!» Хоть и далеко, но все равно пытаешься немного отклониться в сторону. Вот какой у него был взгляд, как у взведенного пистолета, пронзительный. Нас было двадцать два человека, СААВЕЙ и офицер с кафедры физкультуры, клявшийся, что даосские монахи передали ему многовековые знания по рукопашному бою — половым путем, что ли? Но никто не дернулся с места, чтобы не качеством, так количеством освободить из мертвой хватки «своего». От москвича пахло дорогой туалетной водой и чем-то, нам доселе неизвестным.
— Из Чечни, говорите…
— Мы пошутили, простите… — зашушукались «нейтронные войска».
— Я — командир подразделения «Альфа», — произнес он, холодно чеканя каждое слово. — Слышали про такое?
— Да. Да! Конечно! Да… — закивали все утвердительно головами.
В разговор, наконец, вмешался наш «даосский монах»:
— Поймите, они лишь дети…
Но Гусар его перебил:
— Дети, говоришь? Те, кто пачками гиб в этой войне, ненамного старше их. Многие только школу окончили. Многие в свои девятнадцать-двадцать стали инвалидами на всю жизнь! Многие вернулись параноиками, не приспособленными к обычной жизни. Многие вчера сидели за партами и дергали за косички одноклассниц, мечтая о карьере и семье! Многие ли из вас ходили под пулями, вжимаясь в каждый куст? Что вы знаете о том, о чем говорите?
— Но… — попытался, было, что-то вставить наш офицер.
— Никаких но! — снова перебил его Гусар. — За проявленную браваду и глупость нужно платить! Понятно?!
— Да-а-а! — хором вместе с «даоссом» пролепетали мы.
— Сейчас этот человек… — немного нагнувшись к пленнику, он спросил милым голосом, как Якубович в «Поле чудес». — Как вас зовут, любезный?
— Коля! — немного фальцетя от усилившейся хватки, ответил тот.
— Прекрасно! — улыбнулся Гусар. — Сейчас Олег будет нам читать стихи! Ваши подсказки приветствуются! Начнем?!
— А какие стихи? — промямлил пленник.
— Да какие хотите. А чтобы вы не сомневались в серьезности моих намерений, маленькая демонстрация! — с этими словами в его второй руке появилась шариковая ручка в толстом пластмассовом корпусе с металлической отделкой и ободком. Он приподнял ее немножко над собой, для лучшей видимости. Взял за середину, и сжал ее между указательным и большим пальцами. КРАК! Раздался треск, и как будто взрыв изнутри разделил ее на сотню осколков, которые разлетелись вокруг. Теперь я понял, чем пах этот человек, кроме дорогой туалетной дорогой воды. Этот запах назывался СИЛА. У него она шла изнутри, как в фильме про джедаев, где зеленый морщинистый человечек, замеченный также в рекламе PEPSI, объясняет Люку Скайвокеру, как ее в себе открыть и использовать. Похоже, что этот человек открыл ее в себе.
Мы начинаем читать стихи. Что может вспомнить с ходу подросток, заканчивающий школьную программу?
— Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог.
Он уважать себя заставил… и так далее.
Правильно. Александр Сергеевич Пушкин, быль! Возможно так бы и начал каждый из нас, не понимая всей серьезности ситуации. Но было не до шуток. Только ПАРАМОН (про него история позже) несколько раз толкнул с силой СААВЬЯ из общей массы, желая ему скорой «смерти храбрых», со словами:
— Давай, одноразовый сапер, разминируй хоть одну мину в своей жизни. Толку от тебя мало, зато дети твои смогут участвовать в тестировании новых лекарств, спасая животных. Давай дуй на передовую, спасешь всех картавым чтением классики. Обещаю не ржать на твоих похоронах и вознести в изголовье твои клоунские гигантские ботинки.
СААВЕЙ упирался и тихонько шипел: «Па-а-моннн, я тепя упьу, сука».
Стихи давались с трудом и только коллективно. Каждый вынимал по нескольку строчек из засоренной боевиками, уставом, эротическими журналами и подробностями личной жизни заокеанских кинозвезд головы. И в итоге все получилось. «Якубович» отпустил руку и, улыбнувшись, как порядочный семьянин, спросил:
— Откуда вы?
— Из Питера, — замямлили было мы, но увидев его хмурые брови, поправились. — Из Санкт-Петербурга, славного города на Неве, — чем вызвали на его лице новый приступ умиления, словно у милого папашки, узнавшего об отличной оценке своего сына в школе.
— А хотите, я сам прочитаю вам стихи? — и, не дождавшись ответа, выразительно, пропуская через себя каждое слово, прочитал. Это были, бесспорно, прекрасные стихи. В них говорилось о любви и смерти, о чести и долге, о предательстве и верности. Когда он закончил, все захлопали в ладоши (ПАРАМОН похлопал СААВЬЯ по затылку).
