Ты покупаешь себе новые провода для айпода. Новые дорогие провода с горошинами наушников. На следующий день гуляешь с подругой по торговой аркаде, подруга рассказывает анекдот, ты вытаскиваешь провода из ушей и заталкиваешь, не глядя, в карман джинсов, и смеешься, и смотришь на витрины, и вот мимо проходит красивый мальчик, и смотрит на тебя, а ты – на него, и тебе хорошо, а вокруг светло и чисто, и много нарядных людей, и дети бегают, и вот – провода вываливаются из кармана и ползут следом за тобой по полу, а ты не замечаешь, потому что анекдот был свежий, а мальчик – очень привлекательный, и в довершение всего ты наступаешь на эти новенькие провода, и они обрываются. Кто ты после этого? Конечно, типичная солнечная овца.
Или едешь, маленькая и изящная, в маленькой изящной машине, и слушаешь Юту, и вполне довольна и собой, и машиной, и Ютой, и при выезде с узкой дороги на широкую улыбаешься седовласому мужчине в черном внедорожнике, и он вроде бы притормаживает, пропуская тебя, как джентльмен, но вдруг выясняется, что черный хам притормозил не ради тебя, а чтоб диск сменить в магнитоле, он прибавляет ходу, грубо сигналит и орет в окно отвратительные черные слова, часто употребляя слово «кобыла»; это у них сейчас тренд номер один, популярное оскорбление для женщины; а ты сидишь шокированная и понимаешь: нет, дорогая, ты – не кобыла, ты именно солнечная овца.
Или хрестоматийное: ждешь к ужину милого друга, готовишь перчики фаршированные, звонишь – абонент недоступен. В восемь его нет, в десять его нет, в половине первого ночи приходит злой и возбужденный; говорит, что его занесло на темном пустынном проселке и ударило о столб, и пришлось два часа сидеть, с разряженным телефоном, пока мимо не проехал добрый человек и не дотащил на буксире в обмен на крупную купюру. А ты – овца солнечная – веришь ему, и кормишь перчиками фаршированными, и открываешь бутылку коньяку даже, а утром находишь на его пиджаке чужой волос.
Верности, кстати, Мила от Бориса не требовала. Когда впервые поцеловались – а целовался он посредственно, на четыре с двумя минусами, но страстно и искренне, – сразу сказала: учти, я не сторонница любви до гроба. Ну и правильно, прошептал он, где любовь, а где гроб? Рассмешил. Конечно, на самом деле она всегда хотела только любви до гроба, до последнего вдоха, но в те дни – их самые первые дни – осторожничала.
После трех вечеров непрерывных поцелуев осторожность испарилась.
А на пятый вечер Борис повел ее в приличное заведение выпить бокальчик, место оказалось дорогое, какой-то пафосный бар из серии «мы крутые, потому что внутри Бульварного кольца», плохая кухня, обширные диваны алой кожи, слишком мягкие, попа тонет – коленки выше ушей, специально, чтоб дамы выглядели эротично и глупо, особенно если пришли в мини, но Мила была в брюках, а после коктейля ей вообще сделалось всё равно, в брюках она или без брюк; коктейль оказался крепковат. Борис умел выбирать лучшие столики, сидели в углу, в полумраке, но сами видели всех, и вот, после второго коктейля, она прервала рассказ о своей безбашенной подруге Машке и оглядела зал, в одиннадцатом часу вечера забитый до отказа парочками и компаниями их возраста или чуть старше, смотрела только на мужчин, потом перевела взгляд на своего – и поняла, что в этом месте в это время ее Борис – лучший мужчина.
Их было много, разных. Толстых и тонких, лысых и хайратых, развязных и скромных, шикарных и нелепых, кто с сигарой, кто с «Явой Золотой», кто устриц сосал, кто ножом пилил мясо кровавое – и все как один были хуже, чем ее новый друг Борис. В каждом был изъян, большой или маленький: один сутулился, другой сморкался в салфетку, дико вытаращив глаза, третий орал официантке: «Подь сюды, родная!», четвертого мучила икота, пятый смотрел на Милу, как на шлюху, и подмигивал, а потом переводил взгляд на другую девушку и тоже подмигивал. Чуть позже его побили на улице, за углом, он кричал: «Я сотрудник!» – а тот, кто бил, говорил, что он – тоже.
Борис не самый крепкий, не самый красивый и сексуальный, не самый невозмутимый и элегантный – самый приличный. Самый достойно действующий. За три часа не сделал ни одного неверного жеста, и – самое главное! – смотрел только на нее, и только выше шеи. В лицо, в глаза. После третьего бокала она твердо решила, что быть девушкой себе на уме – глупо. Придвинулась к нему поближе и сказала:
– Сегодня в этом заведении ты самый лучший мужчина.
Он не удивился, но возразил:
– Вряд ли. Вон того видишь, возле колонны, в драных джинсах? Я его знаю. У него АМГ и офис в «Москва-Сити».
– Круто, – сказала Мила, – а что такое АМГ?
– Немецкая тюнинговая фирма. Тачка АМГ тянет на двести тысяч евро.
– О боже, – сказала Мила. – Это ничего не значит. Дяде под пятьдесят, а косит под мальчика, джинсы пиленые, на шее медальон – смешно смотреть. Глаза слезятся, прыщи, курит, как паровоз... Обыкновенный мужичок с тачкой за двести тысяч евро. А ты – необыкновенный. Поедем к тебе?
И они поехали к нему, а под утро она ему призналась насчет своего тайного имени. Он развеселился и сказал, что тоже любит себя ругать. И тоже имеет секретное прозвище. Правда, совсем простое: мудак. Если я злюсь на себя, то называю мудаком. Зря смеешься – слово со смыслом. Мудак – это дурак с мудями. То есть с яйцами. То есть вроде бы дурак, но яйца на месте. Или наоборот: яйца есть, но сам – дурак дураком.
– О боже, – сказала Мила. – Ты считаешь себя дураком?
Он удивился.
– Ну ты даешь, – сказал. – Вроде взрослая девушка, а не понимаешь. Каждый нормальный мужик в глубине души считает себя дураком.
Глава 11
В Москву, в Москву
Домой поехали сразу после Рождества. Отдыхать и расслабляться надоело. Кроме того, устали от компаньонов. Накануне вечером признались друг другу, что Маша с Димой – хорошие ребята, но пора расставаться, иначе впечатления будут испорчены. Дружбу – как и любовь – нужно беречь; если друг раздражает – лучше какое-то время обойтись без друга. Одно дело созваниваться, одалживать деньги, наносить и отдавать визиты, вместе ходить в рестораны или какие-нибудь боулинги, и совсем другое дело прожить неделю под одной крышей и наблюдать интимный быт друга. А особенно интимный быт подруги. Монахова, как все оторвы, много и беспорядочно пила; друг ее, как все профессиональные умники, пил еще больше, но грамотнее: с утра разгонялся пивом, потом – в течение дня – по рюмочке крепкого, а с наступлением темноты возжигал камин и садился возле с бутылкой виски, курил и медитировал: сам себе сквайр. Ноги протягивал к огню, а носки снимал и бросал тут же. Соответственно менялось и его остроумие: под пивом его шутки были безобидно похабные, после обеда – печальные, вечером – циничные и злые. Родив очередную хохму, он открывал ноутбук и тут же вывешивал ее в «Твиттере», на радость фанатам, коих имелось у него почти десять тысяч.
Однажды Мила заглянула через его плечо, заметила выражение «постгламурное пространство» и подумала, что Дима, наверное, действительно умен. Хотя сам он, в момент сочинения записей, выглядел очень глупо. Глаза полузакрыты, нижняя губа висит – хорош умник...
Вечером седьмого числа она – уже под одеялом, уже покрытая ночными кремами – сказала, что хочет домой; Борис кивнул. Потом пошептались, посмеялись беззлобно, их друзья в быту оказались неопрятны и даже немного нелепы: на четвертый день Монахова порвала резиновые перчатки и отказалась мыть посуду голыми руками (берегла маникюр), а на пятый день умный Дима пошел в лес «поразмышлять» и вернулся с отмороженным носом.
Утром уехали. Не с облегчением – с приятным чувством выполненной миссии. Отдых удался, всё было идеально, отоспались, отъелись, продышались – и вовремя откланялись. Мила прибрала их с Борисом спаленку, постельное белье затолкала в баул – пообещала вернуть чистым и выглаженным, Маша в ответ хохотнула – бесхозяйственная женщина. На прощание прекрасный принц в качестве жеста доброй воли вымыл и проверил снегоход, что-то там смазал, подтянул и отрегулировал. И когда тронулись, сказал:
– Жалко. Хорошая техника – а почти весь год стоит. Ржавеет.
– Ну и пусть стоит, – Мила с наслаждением зевнула. – Не твоя же.
– Не будь плебейкой, – грустно ответил Борис. – Это машина, и ее естественное состояние – движение. Когда она стоит – она гниет. Это мощный дорогой снегоход. Его надо всю зиму гонять, эксплуатировать, ну, как бы – беспредельно... А летом – заводить. Хотя бы раз в месяц. И тогда он будет пятнадцать лет служить верой и правдой. А в таком режиме он долго не протянет.
– О боже, – сказала Мила. – Извини, у меня совсем из головы вылетело. Ты же фанат. Всё бы тебе беспощадно эксплуатировать...
– Да, я фанат, – спокойно сказал Борис. – Разве не за это ты меня любишь?
– И за это тоже. Только... не гони так быстро. Мы никуда не спешим. Вот эта грязная помойка – тебе обязательно надо ее обогнать, да?
