Мы уже подходили к высоте 4000 метров, но основные трудности восхождения оставались впереди. Сначала нам предстоял опасный траверс по гранитным плитам, обрывающимся на западную сторону северного ребра. Затем — крутой подъем по 150-метровому скальному желобу кулуара Корыто. Там мы столкнулись с большим количеством туристов — все они шли с трудом и тяжело дышали, карабкаясь по скалам. Джон предложил устроить соревнование и посмотреть, сколько человек мы сможем обогнать. Он стартовал первым и обогнал всех, кто был в кулуаре. Когда Джон был примерно на середине подъема, я тоже включился в гонку. Я попытался обогнать пару восходителей до того, как кулуар сужался к узкой скальной ступени высотой полтора метра. Но у меня практически не было акклиматизации (воздух на высоте 4300 метров — 14 000 футов — примерно вдвое разреженнее, чем на уровне моря, и кислорода сильно меньше), дыхание стало тяжелым, участилось, в легких был натуральный пожар, и у скальной ступени мне пришлось остановиться. Тем не менее я обогнал всех остальных туристов и поднялся всего на несколько минут медленнее Джона. Это было важно для меня, я теперь знал, что могу делать такие рывки на пределе возможностей организма, что я могу себя заставлять работать на высоте.
И я, и Джон на такой высоте были в первый раз, поэтому нас охватила легкомысленная эйфория. Но мы заглянули за перегиб и посмотрели на Хоумстреч — это был внутренний угол, сформированный двумя вершинными стенками, развернутыми, словно открытая книга.
До вершины оставалось преодолеть последнюю трудность — гладко отполированную плиту, по ней пришлось лезть, ставя ноги на трении и цепляясь двумя руками за скалу. От плиты вниз обрывалась шестидесятиметровая стенка, оттуда временами задували порывы сильного ветра, усугубляя ощущение пустоты, что чрезвычайно нас нервировало. С вершины по плите спускался турист в синих джинсах, и мы остановились посмотреть на него. Он спускался спиной к склону, сначала переставляя ноги, а потом съезжая к ним на заднице. Турист явно чувствовал себя неуверенно в достаточно опасном месте, и мы с Джоном начали шутить, какой, мол, получится альпинистский боулинг, если он сорвется сам и собьет нас. Но нам удалось разойтись с этим туристом с плоской внутренней стороны откола — большого зуба, отделенного от стены. Мы пошли дальше и уже через три минуты достигли большого плоского плато на вершине Лонгса и обнялись. Джон написал на оборотной стороне карты: «Я люблю тебя», это теперь был сувенир для его девушки Ники. Затем он сфотографировался с картой, развевающейся на ветру, его лицо лучилось улыбкой, хотя и слегка искаженной гипоксией.
Утром мы стартовали поздно, но уже в два часа дня ушли с вершины и начали спуск по Хоумстреч. Несколько облаков надвигалось с северо-запада, но пока с погодой нам везло. В Кейхоле мы опять решили перекусить и тут на восточной стороне северного ребра, справа от нас, обнаружили снежный склон. Похоже, что идея пришла нам в голову одновременно, мы посмотрели друг на друга и чуть не хором сказали: «Давай съедем!» — хотя никто из нас не знал, как правильно глиссировать. Склон был достаточно крутой, с него вполне могла сойти лавина — но не в середине же лета, решили мы. Поэтому, мол, ничто не помешает нам съехать по всему склону до самой границы с полем Боулдерфилд. Мы надели лыжные штаны и перелезли через верхушку самого длинного (около двух сотен метров) снежного языка. Первым поехал Джон. Весело ухая, разбрызгивая сыпучий снег каблуками, он лихо завершил свое тридцатисекундное путешествие. Я крикнул ему, чтобы он сделал фото, когда я буду достаточно близко, шлепнулся на склон и очертя голову понесся к Джону. Благодаря проделанной им канаве и моим негнущимся капроновым штанам я очень быстро набрал скорость, на которой уже не мог контролировать спуск. Проскакав через несколько засыпанных препятствий, оставив на них клок штанов, я уже сильно рисковал тем, что камни внизу окрасятся моей кровью. Пора было тормозить. В панике я воткнул в снег руки и каблуки и тут же получил в лицо заряд мокрой белой гадости. Крутизна склона к концу уменьшалась, я цеплялся пальцами все более цепко, потом наполовину вбил ботинки и остановился справа от Джона, не доехав до скального выхода всего пару метров. Мы немедленно разразились буйным смехом, крича друг другу: «Давай еще раз!» Пока мы поднимались к тому месту, где оставили наши рюкзаки, я пытался вернуть чувствительность окоченевшим пальцам, растирая их снегом, а заодно додумался, что при следующем таком спуске надо будет прихватить с собой пару острых камней и тормозить ими.
Пугая друг друга, мы спустились с Гранитного перевала и траверсировали восточный склон горы Леди Вашингтон, а когда вышли к зоне леса, набежали облака и грянул дождь. Мы бежали под секущими струями, шлепая по тропе ботинками, и придумывали название нашей эскападе — первому спуску с горы бегом. Мы так ее и прозвали — Спуск Бегом с Горы, или сокращенно СБГ. Когда мы спустились к оставленному «лендкрузеру», я был сам не свой от возбуждения, ведь я взошел на свой первый четырнадцатитысячник! И я знал, что обязательно пойду еще.
В 1993 году мы с отцом неделю сплавлялись на рафтах, и мне так это понравилось, что два года спустя, используя отцовские связи в компании «Индепендент уайтвотер», устраивающей рафтинг-туры в Колорадо, недалеко от Буэна-Висты, я устроился туда гидом. В конце мая 1995-го, закончив второй курс колледжа, я прибыл в мотель, совмещенный с лодочной стоянкой, который мой работодатель Билл Блок использовал в качестве базы. Наша фирма была одной из самых маленьких на реке, у нас ходило в день всего две или три лодки, тогда как у наших крупных конкурентов — иной раз вдесятеро больше. В «Индепендент уайтвотер» работало три гида, включая меня и Пита — моего соседа по домику, и работали мы почти каждый день. Вначале я рассчитывал взять за лето в общей сложности семь дней выходных, а потом понял, что мог бы, конечно, и больше, но работа доставляла мне огромное удовольствие и отвлекаться совершенно не хотелось. В тот год была очень снежная зима, и уровень осадков превысил среднюю норму вчетверо, поэтому в летний сезон 1995 года в реках была очень высокая вода. Пожалуй, самая высокая во всей истории сплава по этой реке. Пороги, которые обычно классифицировались по категории сложности от тройки до четверки плюс, в то лето стали пятерками. Пятая категория — самая сложная, если, конечно, исключить вообще непроходимые пороги. Что касается мелких шивер, таких как Грейв-ярд и Рафт-Риппер, то они просто исчезли под водой. В том году в реке мы наблюдали рекордную скорость потока — двести кубометров в секунду, это в четыре раза больше, чем в обычный год, и в два раза больше, чем предыдущий рекорд. Летом 1995 года утонуло три человека — два независимых водника и один клиент коммерческой компании. Я чувствовал, что упущу что-то важное, если не буду работать на сплаве при такой воде, как в тот год.
