– Я понял вот что, – сказал Рустам, – что ты, досточтимый хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто – не смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?
– Прямое, – жестко произнес хаким.
Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание было написано на лице его слишком явно.
– Молодой человек, – сказал хаким, – я каждую ночь наблюдаю ход небесных светил. И прихожу к одному выводу: сколь необъятен мир, сколь он широк и высок. И подчас я кажусь себе песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и всем тем, что сотворено руками аллаха – всемилостивого и милосердного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим человеком, который с трудом представляет себе все величие вселенной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной, ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом себе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов…
Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и гадал: «Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли написал чудесные рубаи, дошедшие до Балха, или другой, которого еще предстоит разыскать?» Рустам гадал, и сомнениям его, казалось, не будет конца…
– Я говорил сейчас о небесной сфере, – продолжал хаким, – но ведь то же самое можно и должно сказать обо всех науках… Например, читал ли ты великого Ибн Сину?
– Я знаю его стихи, – сказал Рустам.
– А его философские и медицинские книги?
– Нет, не читал.
– А что ты знаешь о господине Бируни?
– Бируни? – спросил Рустам. – Это поэт?
– Нет, великий астроном.
Молодой человек из Балха покраснел.
– Рустам, я назвал всего два имени – два великих светила человеческого разума. А ты их не знаешь… К чему я веду речь? К тому, чтобы привлечь твое внимание к более серьезным вещам, нежели двустишия и четверостишия. Ты понял меня?
Рустам кивнул.
– Это уже хорошо, Рустам. Что такое поэт?
Рустам ждал, что хаким сам объяснит.
– Я спрашиваю: что такое поэт?
Рустам неуверенно начал:
– Человек, слагающий стихи…
– Неверно! – Хаким чуть не вскрикнул при этом. Казалось, он произнес это слово не только для Рустама, но и для всего Исфахана. – У нас, в Исфахане, слагающих стихи больше, чем полагается. Каждый считает себя вправе поболтать пару раз стихами. На досуге, после плотного обеда, немало любителей почитать собственные стихи. Но я говорю не о них! Я говорю о настоящих поэтах. Ты меня понял?
Рустам кивнул еще раз.
– Прекрасно! – воодушевился хаким. – Это мне уже правится. Я люблю, когда начинают понимать простые вещи. Это не так уж легко, как кажется. А тебе, Рустам, мой молодой друг, пора понять еще одну истину: поэт – это прежде всего мудрец. Поэт – прежде всего человек опытный в делах житейских и науке. Поэт – человек дела, и, будучи таковым, он слагает стихи не ради собственного удовольствия, а в поучение людям. Поэт пишет стихи – поэт учит людей. Не прямо, а косвенно. Не как имам, разбирающий с чужих слов главы Корана, а как мудрец, сам постигающий тайны мироздания и увлекающий других за собой. Молодость хороша. Но хороша она по одной причине: молодость может выбирать дорогу, она вся перед нею. Но прежде всего надо набраться ума и знаний. Это в первую очередь относится к поэту. Вот почему я показал тебе эту крышу и этот замысловатый прибор, именуемый астролябией. Тебе это ясно?
И Рустам почтительно произнес:
– О хаким, разреши задать тебе вопрос?
– Задай.
– Тот ли ты поэт, которого я ищу, или не тот?
– Я не знаю, кого ты ищешь.
– Омара Хайяма.
– Да, я и есть Омар Хайям. – Хаким подошел к астролябии и повернул алидаду кверху, просто так, в глубоком раздумье. После недолгого молчания сказал: – Но я должен разочаровать тебя: я астроном и математик.
– А стихи? – с отчаянием спросил Рустам. – Стихи, которые я читал? Разве они не твои?
Хаким ответил уклончиво:
– Что ж с того?
– Значит, ты и есть великий поэт?! – воскликнул молодой человек.
Хаким обнял Рустама, заглянул ему в глаза, такие доверчивые, и сказал:
– Рустам, если ты хочешь быть поэтом, послушайся меня: учись наукам, особенно математике и философии. Без них поэт не поэт.
– Ну а ты, а ты? – нетерпеливо вопрошал Рустам. – Разве ты не тот, кого я ищу?
И на этот раз уклонился хаким от прямого ответа.
– Поэта судит только время, – сказал он. – Только оно присваивает ему это великое имя. Только время покажет, кто поэт, а кто простой стихоплет.
10. Здесь рассказывается о меджнуне, который в кругу своих друзей
Али эбнэ Хасан у самой границы пустыни. Дом его стоит на зеленой полянке, питаемой прохладным Зайендерудом, а через десять шагов отсюда начинается желтый песок. На таком песке ничего не растет. И это понятно: попробуй посеять что-нибудь на подогретой жаровне! Высокая глиняная стена прочно отгораживает двор Али от прочего мира. Узкая и низенькая железная дверь ведет к дому. Дом не очень плохой и не очень хороший: обычное жилище купца с достатком ниже среднего.
Однако сам Али эбнэ Хасан не простой купец, все помыслы которого направлены на приумножение богатства. Так мог бы утверждать только тот, кто вовсе не знает Али или же судит о человеке по случайной и кратковременной встрече с ним.
Али под пятьдесят. Высок и жилист. Такой чернявый, с пронизывающим собеседника насквозь взглядом. Родился он в Ширазе, постоянно живет в Исфахане, где у него две лавки: недалеко от мечети и на базаре. Есть лавка и в Ширазе. Али торгует изделиями из серебра и коврами. Покупает ковры Али у кочевников на юге, за Ширазом. Но поскольку умен не только Али, у него много соперников в этом торговом деле.
Три жены у Али эбнэ Хасана. Аллах послал ему восемь детей. Из них только трое наследники. Остальные – красивые девочки, похожие на красивых матерей… Али эбнэ Хасан превыше всего ставил женскую красоту и добродетель, и судьба послала ему жен по сердцу и вкусу его.
Под холодной купеческой наружностью Али таилась душа политика. Да, да, политика, человека, для которого хлеб сам по себе значит еще не все. Политика его была связана с религией. Поскольку никто не призывал его к активной деятельности – государственной, разумеется, – он сам нашел поле для такой деятельности.
Да будет известно вам, что Али эбнэ Хасан был шиит, то есть исповедовал религию шиитов, которая родилась, как говорят, где-то в Аравии, а может, еще дальше. А когда именно родилась – мало кто помнит. У слабого, говорят, большая амбиция. У слабого, говорят, больше самолюбия, и слабый, говорят, обидчив и честолюбив сверх всякой меры. Скажем прямо: Али эбнэ Хасан был именно таков. Он сердился на себя и на весь мир оттого, что мало что значит в этой великой стране и ум его и религия остаются как бы за бортом плывущего государственного корабля.
У него были друзья и единомышленники. А у кого их нет? Но Али эбнэ Хасан выбирал друзей самолично и допускал их к себе только после долгого и изнурительного испытания. Если бы его величество знал, что творится в доме этого купца, он прислал бы своих воинов, и те в мгновение ока стерли бы с лица земли и высокие глиняные стены, и дом, который среди них. И поляну выжгли бы огнем, и пепел шевелился бы на земле – серый, мертвенно-бледный. То же самое стряслось бы, если бы сообщили обо всем этом главному визирю.
Однако, справедливости ради, следует сказать, что Али эбнэ Хасан не был самым ярым из шиитов. Находились куда более горячие головы. Например, Хусейн-меджнун. Они, как голодные азиатские тигры, жаждали крови, насилия. Кровь при этом имелась в виду чужая, насилие – над другими, над этими проклятыми суннитами, которые букву священного Корана ставили выше мысли о справедливости. Слушая речи тех, кто посещал дом Али эбнэ Хасана, сведущие люди сказали бы, что немало среди них и неких исмаилитов, которые во сто крат злее обыкновенных шиитов.
Этот Хусейн, будучи бешеным меджнуном, был также и шиитом бешеным. Иными словами, одним из тех исмаилитов, которые считали, что только реки крови могут избавить правоверных от пут, коими опутали их власть имущие сунниты, позабывшие или умышленно искажавшие истинный смысл священной Книги. Хусейн не скрывал от своих друзей, что давно точит нож и пустит его в ход, как только представится подходящий случай.
Вот и сейчас, с закатом солнца, он явился сюда по проторенной дороге, и Али эбнэ Хасан и его гости сразу почувствовали, что Хусейн до крайности раздражен.
– Я убью его, – сказал Хусейн, как только переступил порог дома. Хозяин и гости вовсе не удивились этому: они были согласны, что кого-то следует убить. Но кого?
Али восседал в углу на пестрой подушке. Гости, поджав ноги, занимали места по левую его руку.
Зеленщик Джафар жевал кусок тонкого хлебца и мрачно посапывал. Он был толст. Он был не очень опрятен, и пот лил по упругим его щекам. Он прищурил глаза и сказал, что знает, кого следует убить. Если угодно, напишет имя негодяя на бумаге, и тогда можно будет проверить – ошибся или точно угадал. Его друг по имени Бакр – мясник, специалист по потрохам – весьма заинтересовался заявлением Хусейна. Да, разумеется, надо убивать, и к тому же незамедлительно.
