первым меня издал. Никто не понимал этот мой рассказ, даже уже напечатанный, только он понял. И теперь, двадцать два года спустя, он переиздан в учебнике по научной фантастике для колледжей, выпущенном
Ginn and Company. В нем всего где-то пятнадцать сотен слов – история совсем коротенькая. После самого рассказа
Ginn and Company приводят мою импровизированную дискуссию о нем со старшеклассниками. Все ребята поняли, о чем это. Рассказ о собаке, о том, как пес видит мусорщиков, крадущих драгоценную еду, которую его хозяева каждый день складывают на хранение в мусорный бак у ворот; наконец тяжелый металлический бак наполняется – и в этот миг, когда урожай созрел и готов к жатве, вдруг являются
они. Рууги. Пес пытается предупредить хозяев – но рууги всегда приходят рано утром, когда лай только раздражает людей. Кончается все тем, что люди решают избавиться от пса, вечным лаем мешающего им спать, – и тут пес слышит, как один из руугов-мусорщиков говорит: «Ну вот, скоро и хозяев заберем!» Для меня осталось непостижимым, почему никто, кроме Тони Бучера, не понял эту историю (я отослал ему рассказ в 1951 году). Может быть, в то время никто не разделял мой взгляд на мусорщиков, а в 1971 году, когда я обсуждал рассказ со старшеклассниками, времена изменились. Помню, в 1952 году одна дама, составительница антологий[31], заметила мне с возмущением: «Но ведь мусорщики не едят людей!» Я, право, не знал, что ответить.
Нечто приходит, уносит и пожирает мирно спящих – тех, кто тебе дорог. Как Тони… что-то же пришло за ним. Может быть, этот пес, рычавший: «РУУГ! РУУГ!» – пытался предупредить его и меня. Я его услышал и сбежал (сбежал ли? – время покажет), а Тони остался на посту. Видите ли, когда так боишься мира (или, если хотите, руугов), оставаться на посту требует особого мужества, о котором никогда не напишут писатели, потому что:
1) не знают как;
2) прежде всего просто не заметят – может быть, кроме Теда Старджона: он заметил, хоть сам не знал страха, потому что умел любить. Да, должно быть, он понимал, как Тони боялся. А страх притягивает руугов… Это так чертовски симметрично, не так ли?
Однако Тони жив. Об этом я узнал в прошлом году[32]. Мой кот стал вести себя странно: постоянно следил за чем-то у меня за спиной, да и вообще переменился. Это случилось после того, как он сбежал, а потом вернулся, грязный, взъерошенный, чем-то напуганный так, что от страха гадил на ковер: мы отнесли его к ветеринару, тот его успокоил и вылечил. После этого у Пинки появилось то, что я бы назвал духовностью. Для начала он перестал есть мясо. Трясся всякий раз, как мы пытались накормить его мясом. Пять месяцев он пропадал Бог знает где, видел Бог знает что – хотел бы я знать, что! Он переменился, это точно. Ни разу после возвращения никого не оцарапал и не укусил, даже ветеринара. Пинки все время был напуган; однажды я захлопнул у него перед носом дверцу холодильника – он заметался в ужасе, натыкаясь на стены в отчаянной попытке сбежать, и развил скорость, уникальную для нежного пушистого создания, прежде часами сидевшего тихо и с бараньей кротостью смотревшего перед собой. У Пинки были проблемы с дыханием из-за густой шерсти и так называемых безоаров. Тони жестоко страдал от астмы, спасал его холодный воздух. И вот теперь, когда Пинки становилось трудно дышать, он усаживался перед дверью и припадал к полу так, чтобы его обдувал сквозняк из-под двери. Не буду мучить читателя аналогиями: Пинки внезапно умер от рака. Ему было всего три года – для кота очень мало. Ничего такого мы не ожидали. Ветеринар ошибся с диагнозом, пообещал нам, что это скоро пройдет.
Я не понимал, что Пинки был Тони Бучером, посланным любящей вселенной, чтобы нас утешить, пока не увидел сон про Тигра Тони, персонажа с коробок хлопьев «Шугар фростед флэйкс». Во сне я стоял на одном конце залитой солнцем лесной поляны, а с другого конца ко мне медленно, наслаждаясь каждым движением, шел огромный тигр. Я знал, что мы снова вместе, Тигр Тони и я, и радости моей не было предела. Проснувшись, я пытался вспомнить, кто из общих знакомых называл Тони «Тигром». После смерти Пинки у меня были и другие странные видения. Мне приснилась «миссис Донлеви», невероятно высокая – я видел только ее ступни и лодыжки; она принесла мне молоко в блюдечке на заднее крыльцо, а сразу за крыльцом простирался пустырь, где можно бродить на воле вечно. Я понял, что это Елисейские поля, в которые верили древние греки, – как раз мне по размеру. А в тот день, когда Пинки умер в ветклинике, вечером я стоял в ванной и вдруг почувствовал, как жена кладет мне руку на плечо, чтобы утешить. Прикосновение было совершенно отчетливое, но, обернувшись, я никого не увидел. А еще снился такой сон: я слушаю грамзапись «Дона Паскуале», одновременно смотрю нотную запись и вдруг слышу в финале нечто новое – а за последней страницей нот нахожу пять веревочек, переплетенных, словно «колыбель для кошки», и образующих нотный стан. Это был последний привет от Пинки, которым стал Тони Бучер: во сне я слушал редкую запись на 78 оборотов из коллекции Тони – одну из его любимых.
Тони, или Пинки, – вряд ли важно, как его называть, – всю жизнь был хреновым охотником. Однажды поймал суслика и побежал по лестнице в квартиру, держа его в зубах. Положил в миску, куда ему обычно насыпали еду, чтобы пообедать как полагается – и суслик, разумеется, тут же вскочил и убежал. Тони знал, что у каждой вещи есть свое место, был помешан на аккуратности. Его огромные коллекции книг и пластинок выглядели именно так: особое место для каждого предмета, и каждый там, где ему положено быть. Может, ему стоило быть терпимее к хаосу? Кстати, суслика он потом догнал и съел целиком, только челюсти оставил.
Тони – или Пинки – стал моим наставником: научил меня писать, а в 1972-м или 1973-м, когда я болел, ни на шаг не отходил от моей кровати. Тесса, моя жена, пустила его ко мне; я лежал с воспалением легких, нуждался в помощи, а денег на врачей у нас не было. (Очевидно, мне с этим повезло: врач сказал бы, что я просто ушиб себе бок.) Когда становилось совсем нехорошо, Пинки ложился на меня – и вскоре до
