— Серый цвет все равно что цвет лица покойника, — медленно повторил Де Мео для меня. — А коричневый, коровье-коричневый, как цвет испражнений, — сказал он. — Испражнения — это значит говно, Фрэнк.
— Я знаю, — сказал Фрэнк.
— Покажи мне это опять, — сказала Фрэнни Де Мео; она имела в виду его штучку.
Таким образом, смерть и дерьмо были цветами умирающей школы Дейри. Правление школы, пытаясь преодолеть это проклятие, а заодно и другие, тянущиеся от коровьей истории и не слишком изящной старины Нью-Гэмпшира, и решило начать принимать женщин в число учащихся.
— Это, по крайней мере, поднимет требования.
— Для футбола это будет конец, — сказал старый тренер Боб.
— Девочки играют в футбол лучше, чем большинство твоих парней, — сказал отец.
— Я это и имел в виду, — подтвердил Айова Боб.
— Ральф Де Мео играет очень хорошо, — заметила Фрэнни.
— Играет с чем очень хорошо? — спросил я, и Фрэнни пнула меня под столом.
Фрэнк сидел мрачный, он был больше любого из нас, он сидел в опасной близости от Фрэнни и как раз напротив меня.
— У Де Мео, по крайней мере, есть скорость, — сказал отец.
— Де Мео, по крайней мере, умеет бить, — сказал тренер Боб.
— Это уж будь уверен, — сказал Фрэнк.
Фрэнку несколько раз доставалось от Де Мео.
Именно Фрэнни как-то защитила меня от Ральфа. Однажды мы наблюдали, как они красили линии на футбольном поле, — вдвоем с Фрэнни мы прятались от Фрэнка (мы часто прятались от Фрэнка). Де Мео подошел и толкнул меня к бортику. На нем была его футбольная форма: дерьмо-и-смерть номер 19 (его возраст). Он снял шлем, выплюнул загубник на гаревую дорожку и блеснул Фрэнни своими зубами.
— Вали отсюда, — сказал он мне. — Мне надо круто побазарить с твоей сестрой.
— Не надо его толкать, — заметила Фрэнни.
— Ей только двенадцать, — сказал я.
— Вали, — сказал Де Мео.
— Не надо его толкать, — сказала Фрэнни Де Мео, — ему всего одиннадцать.
— Я хотел тебе сказать, что очень жалко, — сказал ей Де Мео. — Когда ты сюда поступишь, меня уже здесь не будет. Я уже окончу школу.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Фрэнни.
— Они собираются принимать сюда девчонок, — ответил Де Мео.
— Знаю, — сказала Фрэнни. — Ну и что с того?
— Просто жаль, вот и все, — сказал он ей. — Меня здесь не будет, когда ты наконец достаточно подрастешь.
Фрэнни пожала плечами; это было мамино пожатие плечами: независимое и симпатичное. Я поднял с гаревой дорожки загубник Де Мео — скользкий и облепленный песком — и запустил в него.
— А не запихать ли тебе его обратно в рот? — спросил я его.
Я мог быстро бегать, но не думал, что сумею бежать быстрее Де Мео.
— Вали, — сказал он.
Он швырнул загубник мне в голову, но я увернулся. Тот куда-то улетел.
— А что это ты не играешь? — спросила его Фрэнни.
За серым деревянным забором, который окружал «стадион» школы Дейри, начиналось футбольное поле, и оттуда доносился стук наплечников и шлемов.
— У меня в паху травма, — сказал Де Мео Фрэнни. — Хочешь посмотреть?
— Надеюсь, у тебя это отвалится, — сказал я.
— Я ведь могу тебя и поймать, Джонни, — сказал он, продолжая глядеть на Фрэнни.
Никто не называл меня Джонни.
— С твоей травмой тебе меня не поймать, — сказал я.
Я оказался не прав; он нагнал меня на сорокафутовой отметке и ткнул лицом в свежую краску. Он как раз встал коленями мне на спину, когда я услышал, как он резко выдохнул; он свалился с меня и лежал на боку на гаревой дорожке.
— Господи, — сказал он тихим слабым голосом. Фрэнни ухватилась за жестяную чашечку в его бандаже и резко ее крутанула вокруг его интимных органов, как мы это тогда называли. После этого мы оба смогли убежать.
— Откуда ты знала? — спросил я ее. — Про эту штуку у него в бандаже? Я хочу сказать, про чашечку?
— Он мне как-то показывал, — мрачно сказала она.
Мы тихо лежали в сосновых иголках глубоко в лесу, который простирался за спортивным полем; мы слышали свистки тренера Боба и столкновения игроков, но мы были укрыты от них от всех.
Фрэнни никогда не возмущалась, когда Де Мео колотил Фрэнка, и я спросил, почему она вмешалась, когда Ральф попытался намять мне бока.
— Ты не Фрэнк, — свирепо сказала она.
Она намочила юбку в мокрой траве на краю леса и вытерла с моего лица известь, она задрала край юбки так, что был виден ее голый живот. К животу у нее прилипли сосновые иголки, и я их стряхнул.
— Спасибо, — сказала она, собираясь стереть с моего лица всю известку до последней капли; она подтянула юбку еще выше, плюнула на нее и продолжила тереть. Мое лицо начало саднить.
— Почему мы друг друга любим больше, чем Фрэнка? — спросил я ее.
— Просто любим, — сказала она, — и будем любить. А Фрэнк зануда, — сказала она.
— Но он наш брат, — заметил я.
— Ну и что? Ты тоже мой брат, — сказала она. — Я тебя люблю не поэтому.
— А почему? — поинтересовался я.
— Так просто, — сказала она.
Какое-то время мы в лесу боролись, пока Фрэнни не попало что-то в глаз. Я помог ей вынуть соринку. Фрэнни была потной и пахла как чистая грязь. У нее были очень высокие груди, казалось, слишком широко расставленные на грудной клетке. Но Фрэнни была сильной. Обычно она легко могла со мной справиться, если только я не оказывался полностью сверху; тогда она начинала щекотать меня так, что, если бы я с нее не слезал, я мог бы описаться. А когда она оказывалась на мне, то сдвинуть ее уже не было никакой возможности.
— Когда-нибудь я смогу победить тебя, — сказал я ей.
— Ну и что? — ответила она. — К тому времени ты этого уже и не захочешь.
Толстый футболист по имени Пойндекстер вошел в лес, чтобы облегчиться. Заметив его, мы спрятались в папоротниках. Уже годами футбольные игроки гадили в этом лесу, прямо у футбольного поля — кажется, толстяки особенно. До гимназии бежать было далеко, а тренер Боб начинал отчитывать их за то, что они не опорожнили свои животы перед занятиями. Почему-то толстяки никак не могут опорожнить свои животы до конца, думали мы.
— Это Пойндекстер, — прошептал я.
— Конечно он, — ответила Фрэнни. Пойндекстер был очень неуклюжим; он всегда с трудом спускал свои тесные штаны. Однажды ему пришлось при этом снять наколенники и всю нижнюю часть формы, кроме носков. На этот раз он выдержал схватку только со штанами и трусами, которые слишком близко стянули его колени — так, что он еле удержался на ногах. Он поддерживал равновесие, слегка наклонившись вперед, положив руки на шлем (который стоял на земле перед ним). На этот раз он запачкал свои футбольные бутсы, и ему пришлось вытирать не только задницу, но и их. В какой-то момент мы с Фрэнни испугались, что он для этой цели воспользуется папоротником, но Пойндекстер всегда спешил, вечно был запыхавшимся, и он, как мог, проделал эту работу с помощью пригоршни кленовых листьев, которые прихватил по дороге и принес с собой в лес. Мы услышали свисток тренера Боба, Пойндекстер тоже его услышал.
Когда он побежал обратно на поле, мы с Фрэнни начали хлопать. Как только Пойндекстер останавливался и прислушивался, мы прекращали хлопать, и бедный толстяк стоял в лесу и удивлялся, что за аплодисменты почудились ему на этот раз; немного постояв, он снова побежал играть дальше, а играл он так плохо — и всегда это сопровождалось какими-нибудь унижениями.
Затем мы с Фрэнни пошли по тропинке, по которой игроки обычно возвращались с футбольного поля. Это была узкая тропинка, вся в отметинах их бутс. Мы слегка беспокоились о том, где сейчас Де Мео, но я подошел к краю футбольного поля и «постоял на стреме», пока Фрэнни стянула трусики и присела на тропинке; потом она постояла на стреме для меня. Мы оба прикрыли наши неприглядные следы небольшими кучками листьев. Затем мы вернулись в папоротники, чтобы подождать, пока закончится тренировка, но там, в папоротниках, уже была Лилли.
— Иди домой, — сказала ей Фрэнни.
Лилли было семь лет. Как правило, она была слишком маленькой для меня и Фрэнни, но дома мы с ней обращались хорошо; друзей у нее не было, и она, похоже, была очарована Фрэнком, который любил с ней нянчиться.
— Незачем мне идти домой, — заявила Лилли.
— Лучше иди, — сказала Фрэнни.
— А почему у тебя такое красное лицо? — спросила меня Лилли.
— Де Мео налил на него яду, — сказала Фрэнни, — и он ищет, кому бы еще натереть.
— Если я пойду домой, то он меня увидит, — серьезно сказала Лилли.
— Если пойдешь прямо сейчас, то не увидит, — сказал я.
— Мы посмотрим для тебя, — сказала Фрэнни и высунулась из папоротников. — Все чисто, — прошептала она.
Лилли убежала домой.
— У меня действительно красное лицо? — спросил я у Фрэнни.
Она подтащила мое лицо поближе к своему и лизнула меня раз по щеке, раз по лбу, раз по носу, раз по губам.
