Агния? – спросила испуганная Корнелия и собралась уже бежать в ее комнату.
– Со мной все в порядке, – раздался ледяной голос, и через мгновение Агния вошла в столовую.
Беата как-то упустила, откуда появились все остальные. В частности, откуда пришли любитель компьютеров Марат и фанат татуировок Славик. По правде говоря, Беата не заметила, чтобы они спускались по лестнице. Хотя если быть объективной, то и юродивый Мирон уже был в столовой, когда туда вбежали они с Миколой и Михаилом. Но ведь он мог спуститься в темноте, не додумавшись своими поломанными мозгами включить свет. Она посмотрела всем братьям на ноги и отметила, что только Марат стоял обутый и нервно поглядывал по сторонам.
– Очень интересно, – ухмыляясь, сказала Агния, словно в огромной повешенной афганской овчарке было что-то и вправду занимательное.
– Может, поясните сей перформанс и нам? Возможно, нам тоже станет не так страшно, а даже, как вам, интересно, – не выдержала такой надменности Беата.
Она чувствовала, что только она сейчас может задавать вопросы, остальные боялись. Слезы Жеки отражались в ее душе, и Беата очень ему сочувствовала. Обычно жизнерадостный мужчина сейчас выглядел маленьким мальчиком, у которого случилось огромное горе. Беата сразу же прониклась симпатией к нему, записав себе в друзья, и ей стало несколько неловко, что она днем себя так с ним вела. Кто так плачет о собаке, не может быть плохим человеком априори. Поведение же Агнии вызывало раздражение и непонимание.
– Очень интересно, – игнорируя вопрос Беаты, повторила старуха.
Потеряв интерес к бедной собаке, она устроилась в кресле во главе стола, где сидела сегодня днем, и только тогда продолжила:
– Если кто-то из вас решил, что я двину кони до второго января и не успею сделать то, что задумала, то он очень ошибается. Я видела в такой петле своего первого мужа, более того, я провела с ним в одной квартире четыре часа, пока ехали сотрудники КГБ, потому как это было не дело милиции. Так что собакой вам меня не напугать, а интересно вот что, – она повернулась к Беате, словно только что услышала ее вопрос, – кто-то очень сильно покопался в моей жизни и вытащил эту историю на свет. Ведь официально мой муж умер от сердечного приступа, и только очень маленький круг лиц знают, что он повесился. Вот так же – в дверном проеме нашей огромной квартиры на Горького. Но мне приказали молчать, потому как не по рангу была человеку его должности такая слабость. Выходит, если кто-то копнул так глубоко, значит, земля горит у него под ногами, – и, припевая слово, словно по слогам, закончила: – Ин-те-рес-но.
Тишина была звенящей, после сказанного Агния встала и, тихо поскрипывая деревянными половицами, ушла в свою комнату.
Письмо 3 Июнь 1946 г.
Здравствуй, моя милая Ассоль.
Получил твое письмо. Очень хорошо, что посылка дошла и все дневники целы, я переживал. Это будет теперь единственное напоминание об отце. Его больше нет. Талантливого хирурга, спасшего на войне столько жизней и имеющего множество наград, убили. Военный трибунал приговорил его к расстрелу. Поначалу мы очень надеялись, ведь у него не нашли награбленного и на защиту отца встали многие командиры, кому он спас в свое время жизнь.
В начале весны, когда у нас пошел лед на реке, я спас сына нашей соседки Нюрки, он с друзьями прыгал с льдины на льдину на реке Томь и провалился под лед, а я вытащил его из полыньи. Конечно, так поступил бы каждый, просто я вовремя оказался рядом, но теперь и Нюрка, и ее муж чувствуют себя должниками. Глупости, конечно, но мне это оказалось на руку. Подключив все свои знакомства, Нюркин муж договорился о неофициальном свидании с отцом. Мать отказалась идти, побоялась, что подумают, что она с ним заодно, а я пошел. Он сильно постарел, и не скажешь, что ему всего сорок пять. Да и с головой, видимо, начались определенные проблемы, потому как он говорил странные вещи, не связанные ни с нами, ни с его ситуацией. Я думаю, он хотел почувствовать себя дома, сидящим за столом и читающим мне новые истории из дневника деда.
– Помнишь, я рассказывал тебе про императорскую печать, – начал отец сбивчиво, словно боялся что-то забыть, – так вот, она существует. Если вдруг когда-нибудь ты встретишь ее, знай: это страшный предмет. Он ни в коем случае не должен попасть в руки людям, мечтающим править миром, но и уничтожать ее тоже нельзя. Печать надо спрятать, а лучше увезти на ее родину и отдать тибетским монахам. Они знают, что с ней делать.
– Папа, что ты несешь, как я могу ее увидеть? – перебил его я, злясь и жалея родителя одновременно. – Ты не хочешь спросить про маму и Сашку?
– Некогда, – прошептал отец, – меня, скорее всего, расстреляют.
– Ерунда, – успокоил его я, – все понимают, что ты там оказался случайно.
На это отец хотел что-то ответить, но словно сдержал себя и продолжил свой дурацкий рассказ.
Все это – про печать, про тибетских монахов – он твердил мне, милая моя Ассоль, до самой двери, пока не лязгнул железный замок, закрываемый охранником за спиной удаляющегося, как оказалась навсегда, отца.
Это был последний раз, когда я видел его. Через неделю его расстреляли. Ты прости меня, моя дорогая, но я не смогу приехать к тебе в этом году. Мать заболела и стала совсем слабой. Мы решили, что я ее и Сашку отвезу на мамину родину в маленький город у моря – Геленджик. Там осталась ее старая тетка, и в письмах она постоянно зовет маму к себе. Оба ее сына и муж погибли на фронте, а вместе все легче будет выжить. Я отвезу их, устрою, и сразу же к тебе. Ты не жди меня, поступай в институт, я сделаю это в следующем году. Ничего страшного, что мы будем учиться на разных курсах, главное, что мы будем вместе.
Всегда твой Грэй
Глава 8
При любой непонятной ситуации спросите у дяди Славы
Беата закончила работать
