Думаю, однако, было бы полезно привлечь внимание читателя к некоему, как мне кажется, мало изученному психологическому феномену.
У иных натур безмерное восхищение и чувство привязанности к мастеру, заслужившему их благодарность, вызывают желанию затеять с ним интеллектуальный спор, задевать и, как говорят в народе, допекать его.
Быть может, нашу любовь разжигают именно недостатки любимого человека, и для нас нет большего наслаждения, чем мысленно перебирать их? Так любовь становится еще сильней, и тот, кого мы любим, знает это.
На кого Баррес смотрел с большим благоговением, чем на Ренана и Тэна? И как раз поэтому он в любовном восторге подверг поношению первого из них. «Идеи Ренана вызывали у меня нечто вроде опьянения, и это необъяснимым образом побуждало меня в любовном восторге бичевать моего наставника». Одним из таких проявлений нежности по отношению к Ренану стал возглас, коим завершается барресовская «Неделя»: «Ах! Как же это будет интересно, когда месье Ренан умрет!» Это было сказано при жизни Ренана, когда тот уже был стар, и подобная шутка могла физически повредить ему. Разве я, высказываясь о мертвом Барресе, позволял себе заходить столь далеко?
Другой учитель Барреса, Ипполит Тэн, также служил оселком для его остроумия (а остроумие часто прокладывает путь к вершинам вдохновения). И хотя «Путешествие месье Тэна» не было опубликовано при жизни мэтра, после его смерти Баррес снова высказался о нем в книге «О крови, о сладострастии, о смерти», причем высказался в том же самом, как мы знаем, довольно-таки бесцеремонном тоне.
Любовники перемежают свои ласки укусами и ударами. Первобытные люди охотятся на животных, которым поклоняются, и убивают их. Я долго объяснял — и со мной согласились такие люди, как Баронселли и д'Арбо, — что истязание быков, принятое у испанцев и провансальцев — это проявление любви, ведь и Митра убивает быка потому, что бык — часть его культа. Бандерильи, которые я вонзал в Барреса, а Баррес — в Ренана и Тэна, имеют одинаково глубинное происхождение. Здесь речь идет не о сходстве, а о тождестве.
Кое-кого, понятное дело, это может сбить с толку, а в результате нас, по жестокой иронии судьбы, обвиняют в нелюбви к тому, что нам всего дороже! В подобном положении я оказался по отношению к… городу Алжиру!
Этот нежно любимый мной город вызвал у меня радость, я решил поделиться ею в газетном очерке, и тут к ней естественным образом присоединилась ее сестра — веселость. К моему безмерному изумлению, статья вызвала негодующие отклики! Алжирцы жалуются, что я очерняю их город. С какой стати, ведь я и жить-то могу только на побережье Средиземного моря, и нигде больше! С какой стати, ведь мне до того понравилось в городе Алжире, что я даже хотел купить там скромный домик! (вы помните, Франсуа Перэ?) С какой стати, ведь я обожаю Северную Африку, так же как и Барреса! А посему, любезный читатель, дабы избежать подобных недоразумений, дабы не навлечь на себя насмешки умных людей, послушай моего совета:
1) Не шути перед простофилями, ибо они не понимают шуток и, если подпустить чуть-чуть иронии, вообразят, будто их оскорбляют. Не позволяй им догадаться, что и ты немножечко тугодум.
2) Признай за писателями право слегка расслабиться, особенно если в остальное время они пишут всякие «Погребальные песни». Но чет, я неоправданно раздуваю вопрос. Позволь им быть простыми и естественными, быть самими собой, не взвешивать каждую фразу на весах общественного мнения: поверь, им приходится за это платить, и платить недешево. И мне кажется, что резкость суждений редко когда свидетельствует о подлом характере.
3) Остерегайся негодующих возгласов, если они звучат не слишком искренне, — а особенно неискренне они звучат, когда сливаются в единый негодующий хор. «Гробы повапленные» часто изображают благородный гнев. Всякий раз, когда Кайфа осуждает на казнь праведника, он раздирает на себе одежды.
4) Помни, — и проверь на собственных наблюдениях, — что мы дразним и задеваем только тех, кого любим.
* * *
И наконец, давайте скажем вот о чем. Католики, горячие поклонники Барреса, в общем, все те серьезные, с твердыми убеждениями люди, кого так расстроили мои «Фонтаны желания», — уясните себе, что чувства, нашедшие выражение в этой книге, мои чувства, так глубоко вас огорчившие, привели меня к позиции, откуда мне легко будет к вам вернуться, в таком же необоримом душевном порыве, какой прежде отдалил меня от вас; я обнаружу у вас множество неотразимых достоинств, просто потому что вы опять будете для меня в новинку; наскучив Оронтом, найду блаженство на берегах Тибра… Одним словом, можно будет подумать об обращении в истинную веру!
Воспользуюсь ли я этой возможностью? Придется ли мне ощутить благодатную радость примирения, горячие поцелуи, вдвойне сладостные после любовной размолвки?
Теперь моя очередь изображать благородный гнев.
1927
Неисцелимое
(1924–1927)
Наше желание неисцелимо.
Святая Тереза
Пересказывать злоключения, выпавшие на долю рукописи перед выходом в свет — конечно же, пустое дело. И все-таки, по-моему, история о том, как одно издательство отказалось публиковать «Неисцелимое», и особенно обстоятельства, при коих было отказано в публикации, могли бы навести читателя на некоторые небесполезные размышления. Решайте сами, кто тут был прав — я или они.
В сентябре 1926 года, после разговора с месье Иксом (до этого он настойчиво предлагал мне сотрудничество, выгодное в основном для него), я передал означенному месье рукопись «Неисцелимого» и получил от него письмо, в котором, если я понял правильно, было выражено согласие на публикацию рукописи, и которое представляло собой контракт между мною и издательством.
Париж, 27 сентября 1926 г.
Месье,
Настоящим подтверждаю, что к моменту поступления книги в продажу вам будут выплачены… процентов от отпускной цены осуществленного нами в течение 1927 года издания вашего произведения под названием «Неисцелимое». Проценты будут исчисляться от отпускной цены без вычета налога на добавленную стоимость.
С уважением и т. п.
Икс
(название издательства)
Книга, подготовленная тогда к изданию, ничем не отличалась от теперешнего «Неисцелимого», потом к ней лишь добавилось эссе «Дворец Бен Айеда», которое я написал в этом году.
Два месяца спустя я получил еще одно письмо — на сей раз от мадам Икс.
Париж, 10 ноября 1926 г.
Дорогой месье,
Очень досадно, что вас сейчас нет в Париже (так!), мне было бы гораздо легче и приятнее сказать вам при личной встрече то, что я считаю своим долгом довести до вашего сведения. Убеждена: в этом случае мы поняли бы друг друга гораздо лучше, чем при переписке, ведь писать письмо литератору — дело непростое, особенно если этого литератора зовут Анри де Монтерлан.
Итак, месье, я приступаю к этому нелегкому разговору и, поскольку вы любите честность и прямоту, вы поймете, что, направляя вам такое письмо, мы обращаемся не просто к литератору, но еще и к человеку, которого глубоко уважаем (так!).
Рукопись, которую в мое отсутствие вы передали месье Иксу, не может и не должна увидеть свет. Вы в ответе за все, что выходит из-под вашего пера, а эта вещичка, которая могла сгодиться для журнальной публикации, совершенно не заслуживает того, чтобы выйти в серии, издаваемой в улучшенном оформлении, даже маленьким тиражом. Это повредило бы и вам, и нам. Вы просто делитесь вашим личным мнением, оно касается только вас и не удовлетворяет ничьих запросов. Я говорю с вами как друг, или как добрый товарищ, если вам так больше нравится: настаивая на публикации, вы причините ущерб не только нам, но и самому себе.
Если мое письмо оскорбит или ранит вас, я бесконечно сожалею и прошу прощения, что не нашла лучших слов и не смогла сказать все при личной встрече.
Прошу вас, месье, принять мои уверения в самых теплых чувствах. Месье Икс присоединяется ко мне.
Мадам Икс
В ответ я написал следующее:
Тунис, 17 ноября 1926 г.
Мадам,
Я не совсем понял, чего вы от меня хотите. Вам хочется, чтобы я по своей воле отказался от обоюдных обязательств касательно издания «Неисцелимого?» Я этого не сделаю, а почему, объяснять не стану: прошу меня извинить, но голова у меня сейчас полна другим.
Или же, напротив, вы ставите меня в известность, что отказываетесь печатать мою книжку? В этом случае попрошу выслать мне рукопись по адресу: город Тунис, улица Сиди Замуль, дворец Баккуш. Я слишком беспечный человек, чтобы требовать от издательства Икс соблюдения взятых им на себя обязательств, в частности, тех, о которых говорится в письме от 27 сентября 1926 года.
Прошу вас, мадам Икс, а также месье Икса, принять мои уверения в самых теплых чувствах.
