ухожу.
— Нет, это он пусть двигает! — добытчик ветра, громко сопя, вытащил из кармана кафтана пригоршню лутонов, швырнул на стол, как лимонные леденцы. — Пусть проваливает и принесет мне… Нам пожрать!
— Будет сделано, — подавальщик, не дрогнув лицом, подхватил лутон, оценил взглядом Лина и ушел, эффектно подкинув и поймав на пальцы поднос.
***
— Добрый ты, Марк, — прогудел ловец ветра, хлопнул Лина по спине, — добрейшая душа! Натворил бы я делов, ой, натворил, да ты меня знаешь…
Ловец явно принимал Лина за кого-то другого. Лин не стал спорить. Иногда, как понял он, правда людям только вредила.
— Ну, все хорошо. Вы ведь не собирались стрелять, на самом деле?
— Конечно, собирался! Иначе какого Лута достал огнемет?!
— Понятно, — Лин, вздохнув, поправил человеку капюшон. — Но все равно не надо. Стрелять в людей — плохо. Они от этого грустят и умирают.
— Плохо, — покладисто согласился собеседник Первого, привалился к его плечу и захрапел обратно.
Лин осторожно уложил незнакомца на стол, подгреб под него лутоны и оружие — предварительно отщелкнув барабан и спрятав пули в карман верхней одежды дителя.
Себе оставил только два лутона. Ровная мера проезда.
— Быстрый ты, малахольный, — уважительно сказал ему бритый у трапа.
Лин молча пожал плечами.
Все равно, подумал расстроенно. Все равно пришлось обманывать. Радовало только, что удалось обойтись без физического насилия.
Он уснул быстро, в душноватом тепле людского дыхания, забившись в угол общей каюты. Ему полагался кусок скамьи, без мягкой обивки и видов на Лут. Лин не огорчился. Вполне хватало того, что его никто не гнал и можно было отключиться в относительной безопасности.
Сны не баловали Первого визитами. Человеческое развлечение, которому Лин, честно говоря, немного завидовал. Его организм использовал сон для восстановления функционала, и в этом процессе механики было больше, чем биологии. Он мог вовсе не спать, конечно. Но в этом случае снижалась эффективность работы.
Очнулся от жара.
Вздрогнул, пробуждаясь окончательно, поднял голову, огляделся. Пассажиры деловито суетились, собираясь на выход. Судя по общему оживлению, их маленькое путешествие подошло к концу.
Мне нехорошо, подумал Лин со смутным, растущим беспокойством. Он, как мнилось ему, вполне оправился от ранения и был готов вперед и в бой, и эта тошная слабость, накатившая волной, сбивающая с ног — откуда только взялась?
Лин поднялся, цепляясь за спинку скамьи. Пассажиры уже толпились у лестницы на верхнюю палубу. Пахло людьми, едой и исторгнутой пищей — Лут не всем был по зубам.
Лин держался за поручень крепко, старался смотреть прямо перед собой. Двигался, когда двигались остальные. Если накроет, то люди Башни без труда приволокут его обратно. К ногам арматора. К брату.
Надо бежать. Надо прятаться.
Перед глазами темнело, сохли губы.
Лин глянул на свои руки и вздрогнул — сосуды проступали сквозь кожу черным кракелюром. А лицо, подумал. Лицо такое же?
Низко наклонился, сгорбился, поднял плечи, прячась под капюшоном.
Он не особо верил людям. Если они увидят его такого, вдруг решат, что он несет заразу? Не пустят к себе, бросят стрелу издалека? Теперь — от ветра качаясь — он бы не смог увернуться.
Лин шел быстро, прочь от воронки корабелл, от теплого людского месива. В глубь. В деревья. Затаиться, лечь под корни, забиться в нору и пережить-переждать… Первый так оглушен был приступом странной болезни, что не заметил увязавшихся следом ребят, одетых с небрежностью сельских работяг.
Они видели, как мотало прибывшего и видели, что он был один. Его даже не пришлось заманивать — сам ушел по мало хоженой тропе, в лес.
Лин вздрогнул, когда ему свистнули в спину.
— Эй, ты!
Первый остановился. Он не уверен был, что способен принять и выдержать бой. Сердце било глухо, туго. Болела голова, грудная клетка, каждая кость в теле ныла. Кожа казалась пергаментом, схваченным огнем.
Того гляди, скрутится и слезет с горячих мышц.
Один из преследователей приблизился легким шагом и одним движением сбил капюшон. Лин отшатнулся, но поздно.
Человек тоже отпрянул, вскрикнув от неожиданности.
— Эге! Да ты больной, что ли?
— Да, — сипло отозвался Лин. — Я болен. Не подходите ко мне.
Парни быстро переглянулись. Тот, что заговорил первым, сжимал в руках дубинку. Остальные тоже шли не пустыми.
— Кидай сумку и сваливай, чумичка. Отбитых не трогаем.
Лин молча прижал к себе суму. Актисы. Браслет. Рисунки и карандаши, все там.
Парень ткнул его концом дубинки в плечо.
— Эй, слышь, калека! Давай шмот и уматывай, покуда башка цела. Места тут глухие, зверье шастает. Не сразу найдут.
— Я не отдам сумку. У меня нет денег. Все на место потратил.
— Ну, упрямый козел, — процедил местный и с места, не целясь, вытянул дубьем поперек хребта.
Лин увернулся. Рефлекс тренированного тела сдернул его с места до мгновение до удара. Полированное дерево рассекло воздух, Лин перехватил руку нападающего и переломил в локте. Ударил в подбородок основанием ладони, отбрасывая на землю. Присел, пропуская над головой новый выпад, ткнул кулаком в пах, добавил локтем сверху и, выпрямившись, не успел увернуться от дубины под ребра.
Его опрокинуло на колени.
— Ах ты, гнида…
Лина вырвало, прямо на ноги нападающего. Тот отскочил с бранью, а Лин постарался не упасть лицом вперед. Его сгребли за волосы.
Первый близко увидел глаза человека — чашки, полные омерзения, удивления и страха.
— Эй, что творите! А ну!
Чужой голос — сильный, мужской, с рычащим перекатом — поборол даже шум в ушах. Лина толкнули и он видел, уже с земли, наискосок, как убегают одни и приближается один.
Мужчина склонился над ним. Губы его шевелились, но Первый ничего не слышал. Он как будто тонул — отказывали легкие, зрение меркло, и это вязкое чувство падения, спиной назад…
Человек потянулся к нему и последнее, что зацепило гаснущее сознание Лина — радужка человека цвета коры дерева.
Деревянные глаза.
***
— Мастер?
Лин узнал его абрис. Всегда бы узнал, даже в этом зыбком, графитово-нежном сфумато.
Эфор развернулся на его голос, приблизился в два шага.
Взял за руку, всмотрелся в лицо.
— Как ты далеко, — сказал глухо.
— Где мы, Мастер?
— Сублингвальная область Лута. Не наше пространство. Случайно выбило, — Эфор вскинулся, повел головой, будто прислушиваясь.
Лин тоже насторожился. И не услышал, нет. Увидел — на самой границе восприятия. Тонкий, нудный, одной тональности протяжный звук. Будто кто-то вел иглой по стеклу. Канитель.
— За мной. Я выведу тебя.
Эфор двинулся, и Лину ничего не оставалось, как следовать за ним. Мастер шагал не широко, но Лин все равно не успевал. Какая-то чехарда творилась здесь: он
