Дорога, которую выбрал Осокин, чтобы пройти прямиком, оказалась бесконечной: она то вползала на невысокие холмы, то опускалась в овраги, долгое время огибала на опушке вязовый лес, петляла; ежевичные заросли сменялись дубняком, дубняк — осинником, осинник, в свою очередь, сливался с зарослями каштанов, и в конце концов начинало казаться, что дорога никуда не приведет. Иногда, но довольно редко, они обгоняли беженцев, неосторожно выбравших этот же путь. Но вот издали, из-за высоких кустов боярышника, начали доноситься автомобильные гудки и шум толпы. Пройдя несколько километров по извилистой дороге Осокин и его спутница, наконец, выбрались на шоссе и снова попали в поток беженцев, двигавшихся на запад, к Этампу. Осокин помог Елене Сергеевне сесть на велосипед — для нее это было трудно, так как кроме тюка, привязанного сзади, она везла Лизу в маленьком плетеном креслице, приделанном к рулю, — а сам поехал сзади, наблюдая, с какой уверенностью и ловкостью она лавировала между запрудившими дорогу автомобилями и повозками. Он видел ноги в светлых чулках, темно-синюю широкую юбку, вздувшуюся кофточку, пронизанную солнечными лучами.
«Может быть, и мне поехать на Олерон? Вот старик говорил, что и Самохвалов поехал в ту же сторону — в Тур. Не все ли равно, куда мне ехать, раз у меня нет разрешения на путешествие по Франции? Уже скоро двадцать лет, как я не видел моря». У Осокина была необъяснимая, но глубокая, почти физическая тяга к морю. С необыкновенной отчетливостью он увидел перед собой плоские крыши Стамбула, разрезанные пополам арбузы мечетей, иглы минаретов и вдалеке ослепительное, залитое вечерним солнцем, пылающее июльское море, на поверхности которого, как длинные черные корабли, застыли Принцевы острова.
Пользуясь маленьким просветом между оставшимися повозками, Осокин поравнялся с Еленой Сергеевной и невольно посмотрел на ее волевые губы.
«С характером Женщина», — подумал он, стараясь не зацепить плечом высокую крестьянскую телегу, на выступающие ребра которой были надеты новые плетеные стулья из орехового дерева — вся обстановка гостиной, захваченная с собой во время бегства.
— До чего же все-таки экономный народ, — сказала Елена Сергеевна, указывая на телегу. — Вы заметили, Павел Николаевич, что все беженцы в новых костюмах, как будто они не от немцев бегут, а собираются на деревенскую свадьбу?
— Что вы будете делать, если вам не удастся сесть в Этампе на поезд? — спросил Осокин.
— Доедем как-нибудь. Мир не без добрых людей.
— Да и не без злых. Смотрите, осторожнее.
Дорогу преградил большой опрокинутый грузовик. Выше головы висели в воздухе его огромные колеса. Падая, он придавил радиатор маленького «фиата». Народу вокруг толпилось немного — вероятно, несчастный случай произошел еще накануне. Осокин помог Елене Сергеевне перетащить велосипед обочиной дороги и снова поехал сзади, наблюдая за ровными движениями ног; обтянутых светлыми чулками.
«Ладно, — решил он, — спешить мне некуда. Если Елена Сергеевна сядет в поезд в Этампе, я с ней не поеду, а если ей придется пробираться дальше на велосипеде…»
«Мало ли какие бывают случаи по дороге, — добавил он про себя, настроившись уже совсем игриво. — Только вот девчонка, пожалуй, тут ни к чему».
Не доезжая километра до Этампа, Осокину и Елене Сергеевне пришлось сойти с велосипедов и пробираться между повозок пешком. Он передал свой легкий велосипед Елене Сергеевне, а ее нагруженный (Лизу оставили в корзиночке) повел сам. Лиза устала от бесконечного хождения по проселочной дороге и теперь дремала, натягивая постромки, которыми ее креслице было привязано к рулю. На узких улицах старинного города толпа была густая, люди нервничали, иногда раздавались истерические женские возгласы, ругательства мужчин, плач детей. На одном из перекрестков Осокин увидел даже драку: человек постарше, лет сорока, упрямо и безмолвно бил парня допризывного возраста. Парень от каждой оплеухи дергал белобрысой головой, пытался отвести удары, но сам в драку не лез.
— Вероятно, отец с сыном, — сказала Елена Сергеевна, отворачиваясь, страдальчески и в то же время презрительно поджимая губы. — Ох, не выношу я грубости. Вот моя сестра Маша, та ходит даже на матчи бокса, а я этого не понимаю.
После долгих усилий, прижатые друг к другу — Осокин чувствовал то локтем, то бедром крепкое тело Елены Сергеевны, — они выбрались на площадь перед вокзалом. Здесь толпа уже не двигалась, а стояла на месте, сжатая, с одной стороны, высоким колючим забором и железнодорожной насыпью, а с другой — старинными домами с черепичными крышами, покрытыми мхом, и с высокими, плоскими, как куски стен, закоптелыми трубами. Железнодорожное полотно оставалось пустынным, и было совершенно непонятно, для чего вдоль запасных путей расставили часовых в новеньких шинелях.
— Знаете что, Елена Сергеевна, оставьте надежду сесть в поезд в Этампе. Если даже когда-нибудь и подадут состав, то тут такая начнется Ходынка…
Он не кончил фразы: сзади, покрывая гомон толпы, заглушая отдельные возгласы и гудки автомобилей, медленно и неудержимо нарастал шум авиационных моторов. Все головы повернулись на северо-восток, но на фоне облаков, ярко освещенных солнцем, и между облаками, на глубокой синеве неба, ничего не было видно. На площади вдруг наступила глубокая тишина, только вдалеке хриплый автомобильный гудок продолжал надрываться протяжно и нудно, как будто только подчеркивая надвинувшуюся на площади тишину.
— Вот они!
Неизвестно, кто крикнул первым, но вся толпа, всколыхнувшись и повторяя на все лады: «Вот они, вот они», продолжала стоять, зачарованная приближением бомбовозов. Из-за островерхих крыш, гораздо ниже, чем ожидал Осокин, появились первые самолеты, летевшие треугольником. Шум моторов становился грозным и таким тяжелым, что, казалось, было видно, как дрожит воздух. За первым треугольником выплыл второй. Стоявший рядом с Осокиным старик в баскском берете бросил ручную тележку, на которой лежали аккуратной пирамидкой сложенные чемоданы, и начал яростно продираться через толпу, но вскоре, прижатый к железнодорожному забору, выдохся и, присев на корточки, закрыл руками голову. Самолеты надвигались очень быстро и через несколько секунд уже были над головой, превратившись из серебряных в ярко-черные.
— Это немцы!
Вслед за криком, перешедшим в дикий, звериный вой, раздался нарастающий свист падающих бомб. Толпа подхватила Осокина, кинула его в сторону от Елены Сергеевны; он еле смог удержать падавший вместе с Лизой велосипед — девочка судорожно билась, стараясь освободиться от стягивающих ее постромок. На секунду Осокин увидел широко, невероятно широко открытые черные глаза, сделал несколько шагов, споткнулся и, увлекая за собой Лизу, все еще старавшуюся освободиться, упал на землю, не успев даже вытянуть руки. В ту же минуту раздался вой и грохот близкого разрыва, и Осокин потерял сознание…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
