Приятели беседовали еще долго. Морис Ломье с завистью говорил о своем кумире Гогене, который сбежал в Папеэте,[38] как он писал одному из своих друзей, устав от «вечной борьбы с глупцами». Мишель Форестье мечтал получить заказ на портрет Бальзака в полный рост, чтобы отказаться от ужина у Доде или Гонкура, сославшись на то, что завален работой.
Они не заметили, как один экипаж замедлил ход, и за его запотевшим стеклом мелькнул отороченный кружевом рукав женского платья.
Альфонс Баллю изнемогал от немоты, тоски и неизвестности. Как ему выбраться из этого темного сырого подземелья?! Он потерял счет времени и уже не мог бы сказать, как долго пребывает в заточении. Какой же он кретин! Как можно было сесть в тот экипаж!
Очнувшись, он обнаружил, что сидит, прислонившись спиной к неровной каменистой стене, с повязкой на глазах и связанными запястьями и щиколотками. Он напряг слух. Сколько их, похитителей? И где они? Альфонс понял, что должен освободиться во что бы то ни стало! Или хотя бы оставить какой-то знак… на случай, если его будут искать. Но где же бумажник, ключи, носовой платок, расческа? Он попытался, насколько это было возможно, ощупать свой пиджак. Пусто. Его обчистили! Ботинок! Он может оставить здесь свой ботинок! Но щиколотки были так туго стянуты веревкой, что снять ботинок не получалось. Похитители скоро вернутся. Возможно, они потребовали за него выкуп! Тогда все пропало: платить за него некому, и его убьют. Альфонс ухитрился сдвинуть рукой повязку. Место, где он находился, напоминало овраг, заваленный ветками и каким-то мусором. Что это, лес? Или свалка? Он пригляделся: невдалеке, под кустарником, виднелось какое-то светлое пятно. Быстрее, быстрее, надо действовать, пока они не… Карточка! Быть может, это его единственный шанс спастись! Изгибаясь ужом, двумя пальцами извлек карточку из кармана, дополз до пятна. Это была книга. Спина затекла, все тело болело. Еще одно усилие! Ему удалось положить карточку на раскрытую страницу книги и подпихнуть ее ногой под кучку опавших листьев. Теперь надо быстро вернуться на место и поправить повязку.
Потом его подхватили за руки и за ноги и бросили в подвал без окон. Там была печка, которая совсем не грела. Кормили дважды в день черствым хлебом и похлебкой, которой побрезговала бы и собака. И постоянно твердили, что скоро освободят, что не надо отчаиваться, что как только выяснят, чем именно он может быть полезен, его отпустят. Альфонс решил, что скорее сможет выпутаться, назвавшись важной шишкой. Но поможет ли ему эта хитрость? Вот в чем вопрос…
Глава седьмая
Тот же день, книжная лавка
Виктора одолевали мрачные мысли. Когда Таша ушла из дома с Морисом Ломье, он захандрил, в очередной раз теряя веру в их счастливое совместное будущее. Но потом взял себя в руки и, рассудив, что спасение в работе, оседлал велосипед и отправился в лавку. Там он воспользовался отсутствием Жозефа, чтобы рассортировать и спокойно разложить по порядку тома. Кэндзи не было видно, что означало, что он поздно лег. Виктор догадывался, что могло быть тому причиной, но предпочитал делать вид, будто ничего не замечает.
Ему не суждено было долго пробыть в одиночестве: горбатый хромой старик, бывший учитель химии из Коллеж де Франс, появился на пороге.
— Здравствуйте, мсье Мандоль, как поживаете? — любезно приветствовал его Виктор.
— Как поживаю? Да я чуть не отдал концы на набережной Малакэ во время этого чудовищного урагана! С окрестных домов срывало черепицу, и она падала прохожим на головы! Видите шрам возле правого глаза? Еще чуть-чуть, и я бы окривел!
— Да-да, — сочувственно покивал Виктор, — ураган нанес огромный ущерб, кровельщикам будет много работы.
— По меньшей мере пятеро погибли и сотни ранены. Ураган вырывал с корнем платаны, подбрасывал их в воздухе; поднятые в воздух обломки разбивали окна и черепицу на крышах! А лодки прачек[39] разнесло в щепки. Я сам видел их на парапете! До сих пор я был уверен, что такое бывает только в романах Гюстава Эмара.[40]
— А мне пришли на ум романы Поля Бурже, который преклоняется перед страданием и верит в его очистительную силу. А вот доктор Анкосс[41] утверждает, что у парижан столько капризов и прихотей, что они в конце концов слились в единый поток отрицательной энергии и вызвали ураган, — возразил Виктор.
— Этот Папюс осел! Но я пришел сюда не для того, чтобы вывести его на чистую воду. Получили вы наконец монографии Шевреля?[42]
Виктор мысленно взмолился о помощи. Но к его радости, дверь магазина открылась, и вошла консьержка. Правда, вид у нее был отнюдь не благодушный.
— Это вы во всем виноваты! — напустилась она на Виктора. — Это из-за вас они встретились!
— Добро пожаловать, мадам Баллю! Простите, кто «они»?
— Старьевщица, приманившая моего кузена старинными военными медалями! И не говорите мне, что вы не знаете Александрину Пийот, эту базарную бабу с рыжими патлами!
Мсье Мандоль ехидно ухмыльнулся. Виктор отошел к камину и сделал вид, будто смахивает пылинку с бюста Мольера.
— Это уже слишком! — гремела Мишлен Баллю. — Альфонс рассказал мне, как однажды, когда он бродил по аукционному залу, вы познакомили его с этой Пийот! Она просекла, что за военные побрякушки он отдаст все что угодно, и впарила ему медали, заявив, что они якобы принадлежали зятю президента Жюля Греви,[43] который продал их из-под полы, чтобы выплатить долги!
— Этот скандальный случай давно в прошлом, — заметил мсье Мандоль.
— А ваш кузен давно уже вышел из детского возраста и волен тратить деньги по своему усмотрению, — возразил Виктор.
— Держу пари, эти медали фальшивые! А ваша Пийот хочет заполучить моего Альфонса!
— Я не имею никакого отношения к похождениям мсье Баллю. С чего вы взяли, что между ним и старьевщицей что-то есть?
— С чего я взяла?! Да с того, что, во-первых, Александрина Пийот позавчера выманила Альфонса из дома, и он не вернулся ночевать в свой пансион. И потом… интуиция меня никогда еще не подводила!
Виктор раздраженно закатил глаза, думая о том, как избавиться от крикливой консьержки, и не заметил, что спасение было рядом: мимо него в заднюю комнату тихонько пробрался Кэндзи. В шкафу, где он хранил экзотические вещицы, привезенные в качестве сувениров, между татуировочной иглой и флягой из тыквы с геометрическим рисунком лежал продолговатый предмет, упакованный в папиросную бумагу. Кэндзи развернул его и увидел бледно-голубой шейный платок, к которому булавкой была приколота записка: «Пусть он согреет тебя, любимый». Подписи не было, но он узнал почерк Джины и, взволнованный, уткнулся лицом в платок, вдыхая аромат знакомых духов любимой женщины.
— О, я не намерена соперничать с Генриеттой Кудон, якобы заручившейся поддержкой архангела Гавриила и предсказавшей торнадо! Но когда речь идет о мужчинах, в чутье мне не откажешь! Когда мой покойный супруг Онезим собрался завести интрижку со служаночкой с третьего этажа, я два дня не выпускала его из дома! — похвастала мадам Баллю.
— Скажите, чего вы хотите от меня? — устало взмолился Виктор. — Чтобы я взял вашего кузена под стражу?
— Зачем? А вот если бы вы сходили на улицу Друо и что-нибудь о нем разузнали… Вы ведь наверняка покупаете книги у этой старьевщицы…
— Мсье Легри, вы так и не ответили на мой вопрос о монографиях, — вмешался мсье Мандоль. — Я полагаю, труды Шевреля должны пользоваться популярностью. А раз так, вы обязаны иметь их в вашей лавке!
— Что ж, раз теперь у меня есть две причины, чтобы отправиться к мадам Пийот, я загляну в аукционный зал прямо сегодня, — пообещал Виктор.
Когда посетители наконец удалились, Кэндзи, в новом шейном платке, отважился покинуть свое убежище.
— Почему бы вам не отправиться туда уже сейчас? Мели тем временем приготовит нам телячьи мозги под соусом. Если не ошибаюсь, вы без ума от этого блюда.
— Но у нас есть другие дела…
— Жизнь слишком коротка, но не стоит становиться рабом времени, — заявил Кэндзи, указывая Виктору на дверь.
У торгового павильона сновали обивщики мебели, одна за другой подъезжали подводы с товарами, которые сразу несли к оценщику.
Виктор терпеть не мог суету и тесноту Кур-де-Массакра. Он вошел в зал, который остряки окрестили Свалкой, надеясь найти Александрину Пийот, или, как ее здесь звали, Тетушку, в этом чистилище, предназначенном для распродаж вещей умерших или разорившихся парижан. Траченные молью ковры, портняжьи манекены, зеркала и посуда из поддельного мельхиора… Около двадцати торговцев, вытянув шеи, ходили вдоль узкой комнаты, рассматривая предложенный товар, но среди них не было ни одной женщины.
