— Может быть, — отозвался Новосильский, так как Корнилов смотрел на него вопросительно. — Может быть, и ложный… На войне ложь — во спасение.
— Для турок — во спасение, для нас — в ущерб, — возбужденно подхватил Корнилов. — Суда зря изнашиваются, люди зря устают, и если случится принять противника всеми нашими силами, а половина кораблей будет в это время ремонтироваться, то что тогда делать?.. Нет, уж вы, Федор Михайлович, повидаться-то с Павлом Степанычем повидайтесь и передать ему все, что надобно, передайте, а эскадру свою ведите-ка домой, нечего ее трепать раньше времени.
— Всю эскадру вести в Севастополь? — спокойно спросил Новосильский.
— Стопушечные во всяком случае все, — тут же ответил Корнилов. — Я рад, конечно, что старики наши браво выдержали шторм, но так ли браво выдержат они второй подобный, это еще вопрос… Их отвести непременно, а с ними и остальные тоже: у Павла Степаныча сил довольно на случай чего… А я так пришел к убеждению, что даже и за глаза довольно.
— Но ведь может статься, что у Павла Степаныча свои соображения по ходу дела у тех берегов, как же тогда быть, Владимир Алексеич?
— По ходу дела у берегов Анатолии? — оживленно подхватил это замечание Корнилов. — А что именно? По какому «ходу дела»? Вы полагаете, что турецкая эскадра все-таки прошла мимо нас, а?
Явное беспокойство начальника штаба послышалось Новосильскому не только в этих торопливых вопросах, но и в самом тоне голоса, каким они были сказаны, и глаза Корнилова возбужденно блестели; поэтому, почувствовав необходимость его успокоить, ответил Новосильский:
— Едва ли могла проскочить не замеченной нами эскадра в семь-восемь вымпелов… Это едва ли. Но я не о том хотел, а тот же самый шторм, который нас трепал…
— Ну да, разумеется, конечно! — перебил его Корнилов. — У Павла Степаныча тоже есть старики — «Ягудиил» и «Храбрый»… Что ж, если они пострадали, заберите их с собой, а ему оставьте два восьмидесятипушечных… Словом, это уж сделаете по его усмотрению… Там у него еще и бриг «Язон»… И бригу и команде брига тоже следовало бы уж дать отдых…
Минуты через две-три, так же проникновенно глядя в прочное, выдубленное морскими ветрами лицо Новосильского, говорил Корнилов:
— Что же они, летучие голландцы, что ли, а не турки, что могли проскочить мимо нас незамеченно?.. Предположим даже, для полноты всех вероятностей, что они проскочили, держась того берега, то там ведь только один удобный порт, Амастро, но он под наблюдением Павла Степаныча…
— Да, Амастро и еще Пендерекли, — уточнил Новосильский.
— Пендерекли очень близко к Босфору!
— Близко, конечно… Но при необходимости отстояться могли бы они завернуть и в Пендерекли, — ответил на пристальный, даже, пожалуй, строгий взгляд Корнилова Новосильский.
Корнилов еще внимательнее вгляделся в небольшие, заволоченные синим дымком трубки карие глаза контрадмирала и вдруг ударил пальцами правой руки по столу, как по клавишам рояля.
— Ну что же, могли бы так могли бы! Значит, если даже допустить, что они там, — попадут они, когда двинутся дальше, прямо под пушки эскадр, вашей и Павла Степаныча… Но вероятнее всего, что они не там, а пока еще в Босфоре, и неизвестно, выйдут ли, или постесняются… Ведь как мы справляемся о них и делаем опросы, так и они о нас… Так что вы, Федор Михайлыч, сделайте именно так, как я вам сказал, а потом следом за мной идите в Севастополь.
V
Эскадра Новосильского, вытянувшись в кильватерную колонну, двинулась на юго-восток, взяв курс на мыс Керемпе, вблизи которого, как это было известно, держался со своими кораблями Нахимов.
Корнилов же, пересев на пароход «Владимир», долго любовался стройными движениями уходивших судов, поймавших всеми парусами свежий попутный ветер и представлявших картину, привлекательную даже и не для моряка.
Но сам он медлил отдать приказ следовать в Севастополь. Он поручил лейтенанту Железнову как можно точнее определить, каковы запасы угля в трюме, — нельзя ли еще «поболтаться», как он выразился, в море; и когда Железнов доложил, что угля, как он убедился, еще достаточно, что смело может хватить его еще на целые сутки хорошего хода, Корнилов хлопнул в ладоши, радостно вскрикнул: «Брависсимо!» — и приказал Бутакову идти по направлению к порту Амастро.
— Для очистки совести, исключительно только для очистки совести, мы непременно должны побывать еще и в Амастро, — возбужденно говорил он, обращаясь то к Бутакову, то к Железнову. — Если турок нет ни в Балчике, ни в Варне, ни в Сизополе, ни в Бургасе, — нет и не было даже, то какой же из этого можно сделать вывод? Только один и единственный, что никаких крюков они делать не намерены, а пойдут в Требизонд прямым рейсом, что и было нами предусмотрено, когда пятая дивизия получила свое назначение.
— Кажется, ваше превосходительство, «Коварна» крейсирует около Амастро, — сказал Бутаков, которому несколько горбатый, широкий в переносице нос придавал особую воинственность; это был крепкий, высокий человек, соединявший в себе большие знания морского дела с не менее большою сметкой.
— «Коварна» или другое судно, — слегка поморщившись при этом замечании, возразил Корнилов, — но суть дела в том, что, по прямому смыслу приказа князя, наше судно не имеет права заходить в самый порт, а мы, уж так и быть, на свой страх и риск зайдем, так как тут, на месте, выясняется необходимость в этом.
Несколько помолчав, Корнилов добавил:
— Зона между Амастро и Босфором для нас совсем запретна, по соображениям петербургской политики… А между тем турецкая эскадра, может быть, стоит в Пендерекли… Соображения министерства иностранных дел доходят до нас с очень большим запозданием, а турецкая эскадра движется, то есть имеет полную возможность двигаться, гораздо быстрее. И кто будет отвечать в случае чего, боже сохрани, — мы или чиновники министерства?
Ничего не приказывал, говоря это, Корнилов. Он только глядел при этом на Бутакова серьезным, даже строгим взглядом, и Бутаков, поднеся руку к козырьку фуражки, по-нахимовски сидевшей на его вытянутой спереди назад голове, отозвался вполголоса:
— Есть, ваше превосходительство, — и отошел.
Через четверть часа, хлопотливо работая лопастями колес, «Владимир» шел уже не на Амастро, а несколько западнее, на порт Пендерекли, хотя сам Корнилов этого и не знал. Ему только хотелось, чтобы утром, когда, по всем расчетам, будет виден анатолийский берег, можно было узнать что-нибудь положительное и относительно Пендерекли.
Можно было не посылать к Нахимову всю эскадру Новосильского, если бы у Корнилова была только одна цель — оставить в распоряжение Павла Степаныча два восьмидесятипушечных корабля: «Ростислав» — новый корабль и «Святослав» — старой постройки. Их командиры и без Новосильского могли бы довести свои суда до мыса Керемпе и передать все то, что хотел передать Корнилов.
Но Корнилов про себя верил совсем не в то, что говорили шкиперы задержанных у румелийских берегов шхун, а в то, с чем он свыкся уже в своем представлении, начиная с минуты выхода корабля «Константин» из севастопольской большой бухты в открытое море: эскадра турецкого адмирала покинула уютный Босфор и идет на восток; эта эскадра должна стать добычей Черноморского флота.
И ложась спать, когда совершенно почернело море (небо было плотно и сплошь задернуто тучами), он таил в себе уверенность в том, что на рассвете увидит в отдалении неясные, но желанные очертания турецких судов. Тогда «Владимир», не обнаруживая себя, пошел бы к обеим дивизиям — четвертой и пятой, которые должны к тому времени соединиться, и он, Корнилов, принял бы над ними начальство в предстоящем бою. А так как русские силы были бы подавляющими сравнительно с турецкими, то турецкому адмиралу не оставалось бы ничего другого, как сдаться.
Боль в пояснице, которую почувствовал Корнилов днем, стала гораздо чувствительнее, когда он лег; и долго ворочался он на узкой койке, стараясь отыскать такое положение тела, когда можно бы было забыться. Но в конце концов усталость, мерная работа машины и легкое покачиванье парохода — все это его усыпило, и проснулся он только на рассвете, когда берег отделился уже от моря, — индигово-синяя узкая полоса от широкого белесого полотнища.
Тумана не было, но дали моря все-таки были подслеповаты от очень мелкого, похожего на туман, когда он поднимается, дождя. Извилистыми рядами, как черные бусы, низко, над самой водой, летели, дружно действуя широкими крыльями, бакланы.
Корнилов, поднявшись на капитанский мостик, пристально глядел по сторонам в зрительную трубу. Боль в пояснице не утихла за ночь, но он старался о ней не думать и хотя морщился при движениях, но, стискивая зубы, превозмогал ее.
Бутаков привел свой пароход на высоту Пендерекли. Корнилов же знал и помнил только то, что он приказал идти к Амастро, и даже не спрашивал, какой это городок белеет там, на берегу, в глубине небольшого залива.
