Ронда, овчарка комиссара Вердзари, чувствует любое недомогание или симптом болезни своего хозяина, будь то грипп или мигрень, и всякий раз, когда он выглядит подавленным или встревоженным, впадает в трогательное беспокойство. Она не вертится около него, как обычно, а только поглядывает украдкой и трется мордой о его рукав, словно желая утешить. И, что самое удивительное, такое же нежное участие проявляет она, когда хозяин навеселе. Ее отчаяние бывает столь красноречивым, что хозяину порой хочется бросить пить.
Сейчас Вердзари катит на служебной «альфа ромео» в сторону Портовенере, и, глядя на его озабоченное лицо, Ронда скулит не переставая. Она устроилась позади хозяина, настороженно двигает ушами, беспокойно вытягивает шею.
А у Вердзари есть все основания для беспокойства.
Он хорошо знает эти места: в поселке Грацие единственный дом двадцатых годов, подходящий под описание, прокуратуры, — это вилла Де Витиса. Остальные постройки более позднего времени.
Машина несется на предельной скорости, с включенной сиреной, преодолевая несколько километров побережья, что отделяют город от места происшествия, а в это время озадаченный комиссар спрашивает себя, почему неизвестный осведомитель решил позвонить в прокуратуру, и не кому-нибудь, а заместителю прокурора, вместо того чтобы обратиться к нему самому или в полицейский участок. Может быть, он уже знал, что дело как-то касается Де Витиса? Нет, это кажется неправдоподобным. Разве что за этим кроется что-то личное — какого рода, пока неясно, но происшествие представляется ему странным, очень странным.
Как понять, например, что Конти получает информацию, и вместо того, чтобы броситься звонить Де Витису, выразить начальству почтительное сочувствие, дает телефонограмму в комиссариат?
Доехав до мыса Пеццино, Вердзари просит водителя выключить сирену:
— Зачем этот вой?! На дороге сейчас пусто, убийцу ты не испугаешь, он давно успел смыться… если он вообще был, а покойнику сирена не поможет, верно ведь?
На самом деле причина другая. Комиссар хочет подъехать к «Беллосгуардо» тихо и незаметно. Де Витис не такой человек, чтобы с ним не считаться; он тридцать лет в прокуратуре, похоже, скоро получит долгожданное повышение, и нагрянуть к нему под истошный рев сирены не просто бестактно, но даже небезопасно. И потом, комиссар ни чуточки не верит в эту историю. Наверное, тут просто игра чьего-то воспаленного воображения или проделка хама, которому не дают покоя заслуженный авторитет и принципиальность Де Витиса. Не первый раз Де Витис становится жертвой инсинуаций.
Не сбавляя хода, водитель выключает сигнал, зловещий вой приглушенно звучит еще несколько секунд и замирает как раз перед изящной виллой. Первое, что замечает Вердзари, прибыв на место, это распахнутые ворота — опять-таки странное обстоятельство, если вспомнить, как замкнуто и обособленно живет Де Витис. Этторина обычно открывает ворота, только чтобы пропустить хозяйскую машину, и тут же закрывает их. Разве что у него сегодня гости, но и это кажется невероятным: за всю свою службу в Специи Вердзари никогда не замечал, чтобы Де Витис вел светскую жизнь, хотя по делам приходилось регулярно, порой по нескольку раз в день проезжать мимо этой виллы. В общем, он решает принять все меры предосторожности.
— Останови здесь, Де Маттеис, не надо въезжать в ворота, я пройду пешком…
Де Маттеис ставит машину в густой тени деревьев, окружающих виллу, Вердзари выходит, не закрыв дверцу, а Ронда, воспользовавшись этим, выпрыгивает за ним.
Не спеша, с рассеянным видом Вердзари проходит мимо хозяйственных построек и на ходу заглядывает внутрь. Однако он не находит там ничего необычного. Зато в сторонке стоит машина прокурора, и в ней терпеливо ждет водитель. Да, припозднился сегодня Де Витис.
Он идет дальше, подходит к воротам флигеля, они тоже открыты, и видит, что на земле валяется обрывок белой веревки, кажется нейлоновой. Он хорошо виден среди черных чугунных завитушек и, похоже, лежит тут совсем недавно, даже запачкаться не успел.
Вердзари не придал бы этому никакого значения и прошел бы мимо, но Ронда вдруг остановилась и начала обнюхивать веревку, крутиться вокруг, нее, заставив его вернуться. Собака негромко тявкает, и комиссар, чтобы ее успокоить, подбирает веревку и машинально сует в карман. При этом он замечает, что веревка мокрая. В котором часу шел дождь? — тут же спрашивает он себя. Ах да, это было в половине десятого — по второй программе показывали фильм.
На аллее, ведущей к флигелю, он видит машину с римским номером, стоящую позади ярко-желтой малолитражки. Прямо-таки ослепительно-желтой: сразу хочется вспомнить, где он видел такую, и притом совсем недавно. Машины такого цвета встречаются нечасто.
Он заинтригован, однако, поскольку надо с чего-то начинать, идет дальше, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы крупный гравий на дорожке хрустел не так громко.
Эта предосторожность, видимо, ни к чему: когда он уже в двух шагах от дома, дверь открывается и оттуда выходит очень элегантный мужчина средних лет, с виду испуганный и встревоженный, и направляется прямо к машине с римским номером, на ходу доставая ключи.
Ронда привыкла к неожиданностям; в похвальном стремлении не дать незнакомцу скрыться она прыгает на него и всей тяжестью своего тела прижимает к автомобилю.
Ее мощные лапы когда надо могут быть очень нежными, а осмотрительность хозяина побуждает и ее действовать осторожно. Поэтому, хотя бедняга не в состоянии пошевелиться, но цел и невредим. Белый как полотно, он замер и боится вздохнуть.
Когда Вердзари подходит ближе, он слышит испуганный шепот:
— Я Каррерас… депутат Каррерас, заместитель министра юстиции…
Ну и ну! На сей раз собачка явно перестаралась, думает Вердзари и отзывает чересчур резвое животное.
Ронда отказывается повиноваться приказу хозяина и остается сидеть у ног своей жертвы, настороженно подняв морду, оскалившись, готовая к бою; а Вердзари, как только высокий гость оказывается в состоянии предъявить документы, чтобы удостоверить свою личность, вынужден извиниться.
— Я приехал по анонимному звонку… нам бы в голову не пришло… теперь все понятно, это политическая акция, звонивший знал о вашем прибытии и хотел вас скомпрометировать — здорово сработано, ничего не скажешь…
И вдруг Ронда опять начинает лаять, без всякой видимой причины срывается с места, прыгает на ступеньки и исчезает за дверью, которую государственный муж оставил приоткрытой. Через несколько секунд раздается захлебывающийся лай, и Вердзари бросается в дом за собакой.
Но прежде успевает сказать Каррерасу:
— Пожалуйста, посидите в машине, успокойтесь… Клянусь вам, она никогда еще так скверно себя не вела… — Словно желая оттолкнуться для разбега, он кладет руку на капот машины — и тут же ее отдергивает: мотор еще горячий.
Когда Вердзари попадает в изящно обставленную спальню флигеля и начинает различать контуры предметов в полумраке — жалюзи опущены до самого низу, — он замечает сидящую на кровати человеческую фигуру и уже готовит очередные извинения, проклиная настырность глупого животного. Однако Ронда продолжает лаять без передышки, а человек на кровати не шевелится, не издает ни единого звука, — Вердзари начинает подозревать самое худшее, он рывком поднимает жалюзи и тут же констатирует: налицо покойник, вернее, покойница. И какая покойница: крепко привязанная к кровати, голая, перетянутая, как колбаса, белоснежной нейлоновой веревкой, которая сдавливает и шею, раздутую й распухшую. Да, вероятно, красивая была женщина; он не может этого не отметить.
Вокруг истерзанного тела разбросаны по кровати игральные карты, а на туалетном столике лежит ярко-красная косметичка, перевернутая вверх дном: в ней явно что-то искали.
Вердзари совершенно очевидно, что убийство совершено не с целью ограбления. Какой грабитель, даже склонный к театральным эффектам, стал бы так тщательно связывать свою жертву, затягивать на ней веревку, пока она не задохнется, вместо того чтобы стукнуть ее разок и надолго обездвижить, а самому тем временем преспокойно скрыться. Но бедная женщина, судя по всему, перенесла страшную агонию, оставаясь во власти негодяя так долго, что от ужаса ее лицо утратило все человеческое и превратилось в жуткую маску.
Между тем Ронда, словно старательная ассистентка, снует между спальней и Каррерасом, как бы выполняя чей-то приказ, вот она пускается бегом по въездной аллее; потом за ворота, вскакивает на невысокую каменную ограду, которая отделяет шоссе от круто уходящего вниз, к морю, склона. И оттуда доносится призывный лай.
Вердзари поначалу даже не обращает на лай внимания; он сосредоточенно ищет среди вороха карт, среди раскиданных по комнате вещей хоть какую-нибудь улику, за которую можно было бы ухватиться, а заодно установить личность убитой. Поэтому, несмотря на то, что к призывному лаю овчарки присоединяется голос старательного Де Маттеиса, он все еще не решается выйти из комнаты.
