Луиза снова и снова раскладывает карты; вот уже несколько дней, как они ложатся совершенно одинаково. Жульничать тут нельзя, ведь как-никак речь идет о ее жизни.
Расстроенная очередным неудачным гаданием, она поднимает глаза, желая полюбоваться тем, что ее окружает: ей нравится этот флигель, а особенно та, основная часть виллы, гораздо большая и лучше обставленная. Надо бы заняться этим, думает она, но это только после назначения Франко, не раньше.
Ободренная заманчивой перспективой, она опять смешивает карты и начинает раскладывать их на постели в нужном порядке. Но вдруг останавливается и гневным движением руки разбрасывает коварную колоду: пусть останется хоть какая-то надежда.
«Свобода действий и авторитет юриста определяются его заслугами в поддержании порядка в стране и довернем к его функциям. Прокурор Де Витис, запрещая фильмы и опротестовывая решения коллег, разрешивших эти фильмы к прокату, возможно, действует в соответствии со своими прерогативами, однако он, безусловно, не способствует укреплению доверия граждан к правоохранительным органам. А доверие необходимо нам сейчас более чем когда-либо, чтобы не потерять уверенности, что мы еще живем в правовом государстве».
'Так заканчивается интервью председателя Национальной гильдии кинокритиков по поводу последнего демарша Де Витиса — запрещения фильма о скандальных любовных похождениях некоего угрюмого философа; и Конти, которому поручено подобрать все документы для постановления по данному делу, не может не согласиться с кинокритиком. И не в фильме тут суть — проработав не один год, Конти и не такого навидался. И уже не жалуется, как вначале, на уйму бесполезной работы — на рассылку инструкций машинисткам, секретарям, курьерам, в полицейские участки. Этим сопровождается каждое новое постановление прокуратуры — о принятых мерах надо оповестить всю Италию. Нет, тут дело в другом: представитель власти, как бы он ни проштрафился, как бы явно ни проявил свою бездарность и некомпетентность, никогда не будет осужден и наказан за это. Напротив, весь аппарат встанет на его защиту, даже под угрозой развала самого аппарата. Самое большее, чем рискует Де Витис со своими донкихотскими замашками, — это повышение в должности. Да, только перемещение на высокий пост — скажем, государственного советника или члена Верховного суда — может избавить прокуратуру от оскандалившегося шефа. Притом что Конти знает теперь о Де Витисе, такая перспектива вызывает у него нестерпимую тошноту. Но не от безнравственности происходящего. А скорее от тягостного сознания собственной беспомощности, сознания, что он вынужден подчиняться правилам игры, в которой обречен на второстепенные роли.
За чтением он машинально водит по бумаге карандашом, вычерчивая какие-то линии и квадраты, на первый взгляд лишенные всякого смысла, и вдруг, на мгновение вернувшись к действительности, замечает, что незаметно для себя набросал нечто похожее на план дома. Он знает этот дом, бывал в нем и раньше, и совсем недавно и имеет о нем совершенно четкое представление.
Забыв обо всем на свете, он тщательно обводит едва намеченные части чертежа, заштриховывает помещения, где он пока не ориентируется, прорисовывает контуры, уточняет пропорции, вспоминает и мысленно измеряет даже местность вокруг дома — подъездные аллеи, газоны, клумбы, ограду и ворота, пока не убеждается окончательно: перед ним план виллы Де Витиса.
Не хватает, правда, нескольких коридоров, хозяйственные помещения нарисованы наугад, да и некоторые давние воспоминания, возможно, не совсем точны, но в целом чертеж сделан верно. Сопоставив старые впечатления с новыми, он приходит к выводу, что стена, у которой стоит бюро, граничит со спальней, где много лет назад уединялась Луиза. В подтверждение этого он принимается чертить план столовой: вот тут стоит обеденный стол, тут буфет, а там великолепный «буль», как называл его Де Витис; теперь видны все предметы обстановки и расстояния между ними. И, вспомнив, что слева от бюро висит роскошная драпировка из тяжелого шелка, он с замиранием сердца понимает — за драпировкой скрывается дверь, через которую прошла тогда Луиза.
Дома он сделает увеличенную копию этого чертежа, по возможности даже в масштабе. Найдет предлог снова посетить это гнусное место, осмотрит дом снаружи, разыщет его проект и план в муниципальном архиве. Так или иначе, сомнений больше нет: Де Витис вмонтировал в бюро оптический прибор, позволяющий украдкой следить за обитателями соседней квартирки, и если, как утверждает агентство, квартирка уже занята, значит, нынешний сезон в ней будет загорать Луиза.
Между прочим, когда они собирались уходить, Де Витис, не стесняясь его присутствия, с невероятной наглостью пригласил в гости Луизу, как бы завершил этим их разговор, начатый тет-а-тет:
— Приезжай, когда захочешь, поняла? Ты мне нисколько не помешаешь, я же всегда торчу в прокуратуре, а здесь все осталось, как было… как было тогда…
И смотрел на нее сальными глазками, а она в такой унизительной ситуации улыбалась, пристально глядя на него. Бесстыжая.
Конечно, дело тут нечисто. И где она смогла бы за эти дни так загореть, если не в том самом месте, где загорала много лет назад. Не зря же она не показывается ему голой, каждый раз придумывая новый предлог; а загорать и Бог весть чем еще заниматься она ездит в дом Де Витиса, он заподозрил это еще в агентстве.
С тех пор как они в Специи, он ни разу не видел ее голой, при его появлении она всегда успевает накинуть ночную рубашку, халатик или пижаму, а раньше не упускала случая продемонстрировать свое тело во всей его самодовольной красе. Вот почему она не пожелала поселиться за городом: ей уже было приготовлено укромное местечко в Портовенере.
Выходит, они с тех пор не теряли друг друга из виду, выходит, он стал их игрушкой, и дома, и на работе.
Но ему нужны доказательства, а на пути к жгучей, до поры скрытой истине лучше притвориться абсолютно безразличным ко всему, что с ней связано, чтобы не насторожить противника. Убежденный в этом, он решает докопаться до сути, тщательно подбирая и выстраивая любые доступные ему факты. Взятые в отдельности, они, возможно, покажутся неубедительными, но в совокупности неизбежно дадут полную картину гнусной интриги. Первое, что требует скорейшего прояснения, это приятный золотистый оттенок, который в последнее время приобрела кожа Луизы.
Если он удостоверится, что у нее все тело покрыто загаром, это будет уликой: в самом деле, где она еще смогла бы так загореть без купальника? Уж конечно, не на балкончике пансиона, который к тому же выходит на север. Вероятность того, что она могла разлечься на одном из пригородных пляжей, полностью исключена на поднадзорных Де Витису пляжах. Ни одно прилюдно обнаженное тело не осталось бы незамеченным и ненаказанным.
Утвердившись в этом намерении, Конти принимается дописывать решение прокуратуры об обжаловании приговора, цитируя Тертуллиана, блаженного Августина, Александра Поупа и Розмини, и связывает все воедино дантовской терциной, очень подходящей к данному случаю и словно нарочно созданной для того, чтобы заткнуть рот даже самым несговорчивым:
Мы счастливы неведеньем своим;Всех наших благ превыше это благо —Что то, что хочет Бог, и мы хотим.[3]
Де Витис, без сомнения, останется доволен, а сам он, после такого изъявления преданности, сможет, не вызывая подозрений, заняться поисками столь необходимой ему истины. Он много выстрадал из-за Луизы, но больше не намерен ей прощать: сойтись с Де Витисом — это уж слишком. Он собирает бумаги, складывает их в папку, на которой небрежно царапает исходящий номери название запрещаемого фильма. С этим делом покончено. Пора домой, где его ждет работа поважнее.
Каждая женщина знает: чтобы брак не распался, необходимо прибегать ко всевозможным хитростям и уловкам, не только в постели, но повсюду и всегда, особенно с годами, — уметь скрывать недостатки своей внешности; для этого пользуются косметикой, высокими стоячими воротниками, словом, всем, что может замаскировать роковые признаки неотвратимого заката. Но Луиза в таких хитростях пока не нуждается и раздеваться никогда не стеснялась; тем не менее она уже некоторое время показывается ему только одетой. Со времени приезда в Специю Франко не видел ее обнаженной.
Вот она стоит у — плиты над чадящими кастрюлями и сковородками, жара нестерпимая, но ее легкий халатик аккуратно застегнут сверху донизу. У женщины, которая готовит проживающим в пансионе, сегодня выходной, и Луиза, только что вернувшаяся из своей загородной квартирки, поджаривает отбивную, режет для гарнира сырые овощи и поливает их соком.
— Готово!
Она сообщает это, смешивая салат, чтобы предупредить его нетерпеливые вопросы. Ведь уже скоро три часа.
