Безмолвно сидел в кресле и сам пострадавший. Энди, казалось, тоже боялся. Боялся не только говорить о своих переживаниях, но даже дотронуться до матери, которая стояла всего в нескольких дюймах от него.
Бардалфу стало не по себе. Не говоря ни слова, он подошел к мальчику и ласково провел ладонью по его волосам, по вздрагивающим плечам. Ему хотелось показать забитому подростку, что взрослые могут относиться к детям не только строго и сухо, но и с душевной теплотой, искренней обеспокоенностью и состраданием.
— Давай сбросим твои грязные ботинки и свитер. Не возражаешь? — мягким голосом предложил он Энди.
С опаской взглянув на незнакомого мужчину, мальчик стянул с ног расшнурованные ботинки, потом поднял вверх руки — и его испачканный свитер полетел в сторону. Снимая с Энди грязный свитер, Бардалф поймал себя на мысли, что отношения этого подростка с матерью были настолько же прохладными, насколько теплыми были его отношения с Уиллом. Дженнифер наверняка пришла бы в шоковое состояние, если бы увидела, как легко и свободно они с ним выражали привязанность и любовь друг к другу. Ни у его сына, ни у него самого не было никаких комплексов, связанных с эмоциями: оба никогда не скрывали их, не прятались пугливо от них.
Вдруг у него защемило сердце — так сильно захотелось ему увидеть сейчас же Уилла! Так сильно он соскучился по сыну!
— А вы… вы кто? — боязливо спросил его Энди.
— Бардалф. — Мужчина улыбнулся и ободряюще похлопал подростка по плечу.
В тот же миг тело Энди замерло и перестало вздрагивать. Смахнув с лица последние слезинки, он тоже улыбнулся и воскликнул:
— Ух ты! А ведь я слышал о вас! От мамы.
— Уверен, она не могла сказать обо мне ничего хорошего. — Бардалф скорчил смешную гримасу и проворчал: — Когда я жил здесь, у меня был прескверный характер, я был груб и игнорировал твою мать.
Энди покачал головой. Его глаза такого же небесно-голубого цвета, как у матери, моментально оживились, и он сказал:
— Я ничего такого не знаю об этом. Но про вас она говорила, что в те годы вы знали здесь каждую травинку, любое насекомое, любую птичку и могли с завязанными глазами обойти всю округу и не сбиться с пути!
— Твоя мама… — Бардалф искоса взглянул на Дженнифер, и его губы тронула едва заметная улыбка. — Твоя мама просто очень добрая женщина, и поэтому она решила обратить твое внимание на те немногие положительные качества, которых я еще не успел утратить.
— Бардалф приехал из Нью-Йорка, чтобы снова пожить здесь какое-то время, — сказала Дженнифер, опуская на подлокотник кресла кружку чая для сына. На миг Бардалф перехватил ее взгляд и сумрачно насупил брови.
— Ух ты! Классный напиток! — воскликнул Энди, глотнув из кружки горячего, душистого чая.
— Ну, а теперь, дружище, — Бардалф подмигнул подростку и опять ободряюще похлопал его по плечу, — выкладывай нам свою военную тайну. Что произошло?
— Я… — Энди смутился. Было совершенно очевидно, что он не мог смотреть прямо в глаза Бардалфу и лгать. Последовала долгая пауза. Это было молчание перед исповедью, и мужчина терпеливо ждал, пока ребенок не заговорил: — Ну… на большой перемене они подошли ко мне и сказали, что моя мама такая же немощная зануда, такая же тряпка, как и я, и… и что мы с ней тупицы и растяпы, а в животе у нас вместо крепких кишок болтаются куски зефира и хозяйственного мыла.
Энди высказал все это, едва скрывая горькую обиду и негодование. Когда он замолчал, в кухне снова воцарилась тишина. Бардалф молил Бога, чтобы Дженнифер вдруг не выдержала и не нарушила эту тишину каким-нибудь возгласом или резким движением, жестом. После того как мальчик излил перед взрослыми то, что у него накипело на душе за последний час или два, ему надо было самому обдумать, взвесить все сказанное им, а для этого нужна была тишина. И Дженнифер, словно вняв мольбам Бардалфа, выдержала, не прервала ничем минутное безмолвие, в которое погрузилось все вокруг них. Нервно покрутив пальцами, Энди прерывисто вздохнул и продолжил свой невеселый рассказ:
— Я по… по… попытался проигнорировать их, как учила мама, но они толкнули меня в крапиву, а потом стали п-п-прыгать по мне и с-с-сцапали мой пакет с обедом!
Слезы покатились по его щекам, и Бардалфу стало до боли в сердце жалко ребенка.
— Успокойся, Энди, — приглушенным голосом произнес он и, взяв в ладони подрагивающие мальчишечьи руки, крепко сжал их.
— О, мой мальчик! — тихо всхлипнула Дженнифер и, к удивлению Бардалфа, неожиданно обняла сына и как-то неуклюже прижала его к груди, что-то нашептывая ему на ухо и совсем не стесняясь слез, хлынувших из ее глаз.
Бардалф поднялся и приготовил еще две кружки чая. Ему было больно смотреть, как Дженнифер укачивала сына и пыталась сдержать слезы, градом катившиеся по ее лицу.
Ей и Энди нужны были любовь и поддержка. Им нужен был человек, который бы вселял в них уверенность и веру в себя, а не грозил выселением из дома, где они родились и безвыездно прожили вдвоем все эти годы вплоть до его внезапного появления в особняке. Бардалфу вдруг стало противно от одной только мысли о том, что он пытается застращать и выгнать из «Монтрозского угла» ни в чем не повинную мать с ребенком. Эта мысль резко пошатнула его стоическое отношение к жизни и на несколько минут вызвала в душе эмоциональное потрясение. Он вспомнил испытания, перенесенные им в этом же доме полтора десятка лет назад.
Сразу, как только они с матерью въехали в особняк, он стал предметом злобных преследований со стороны Юджина Кеттла. Одновременно ему приходилось терпеть всевозможные оскорбления, плевки и побои от старшеклассников школы, куда его устроили учиться. Но он ничего не мог сделать, чтобы противостоять издевательствам и унижениям, которым его подвергали разного рода подонки и тупицы. Полная беспомощность сокрушала Бардалфа и вызывала в нем приступы жуткой ярости.
Ярость бушевала в нем и сейчас, когда он видел, как тяжело страдал не повинный ни в чем Энди. Бардалф готов был растерзать всякого, кто проявил к нему такую жестокость. Его сердце обливалось кровью и при виде плачущей Дженнифер…
Ему хотелось обнять их обоих и приласкать. Хотелось сказать, что он поможет им решить все их проблемы. Хотелось, чтобы они улыбнулись и поверили ему.
Неожиданно Бардалф почувствовал, что его трясет, хотя и не знал, отчего — то ли от эмоционального напряжения, то ли от опасения за судьбу бедняжки Дженнифер и ее беззащитного сына. Но одно он знал сейчас точно: его планам по выселению их из особняка в ближайшее время не суждено сбыться.
Его засасывала какая-то опасная трясина. Или он шел по зыбучим пескам? Ему было трудно уживаться со многими людьми, находившимися рядом. Их мелочность и неукоснительное соблюдение тысяч ничтожных «правил жизни» раздражали его. Ему трудно, почти невозможно будет жить в одном доме с людьми, привыкшими к «определенному укладу». И тем не менее, это не сокрушило его решимость повременить с изгнанием Дженнифер и Энди из насиженного гнезда. Ему стало казаться, что их судьба не безразлична для него. Бардалф сделал глубокий вдох и задумался о том, что для человека, ценящего личную свободу превыше всего, слишком сочувственное отношение к судьбам других людей может оказаться чреватым слишком обременительными последствиями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
