время охлаждения отношений. Кстати, кроме желания смерти, они могли означать и прямо противоположное – фантомное желание вернуть расположение родителя. Желания, как известно, не знают логики. «Так я еще и убийца», – с иронией откликнулся «Т». Я напомнил ему, что он сам рассказывал, как отец называл его «мокрым местом». «Отец это шутя», – оправдывался «Т». Затем у пациента вырвалась реплика в сторону: «Отец бы легко нашел выход из такой ситуации как у меня». «Что за ситуация?» – спросил я. Но «Т» опять ушел в глухую оборону: «Вам лучше не знать. Я не имею права перекладывать на вас свои проблемы».
16
Доктор вывел меня из себя! Я чуть не захлебнулся от гнева. Хотелось вырвать его вонючую сигару и воткнуть ее прямо ему в глаз! Повалить его на пол и прыгать у него на груди, пока поломанные ребра не будут торчать во все стороны! Я желал смерти своему отцу! Как вам такое! Тупой, злобный докторишко! Пытается откопать в людях гадости. Я боготворил отца. Отец не чета мне был. Он бы на моем месте и деньги раздобыл, и этих подельников Анны из дома выгнал, и, уж точно, не стал бы сдавать несчастного «С» на расправу.
Я вышел и, не удержавшись, хлопнул дверью. Девушка в холе вздрогнула и от испуга уронила зонтик. Это была та же странная особа, что встретилась мне после прошлого сеанса. Я наклонился, чтобы поднять зонтик, но она опередила меня. Присела за ним и, как бы невзначай, подобрала юбку. На этот раз на ней были черные чулки. Я пробормотал извинения и вышел.
На улице я твердо решил объясниться со своими товарищами по квартире и партии. Рассказать им правду: за мной никто не следил. Я все выдумал, чтобы оправдать провал своего первого задания. Конское ржание, треск дерева, крики извозчиков отвлекли меня от раздумий. На углу столкнулись две пролетки и, кажется, из за меня. Извозчики пытались растащить лошадей, те в панике то рвались в разные стороны, то пытались укусить друг друга. Засвистели хлысты. Я постарался ускользнуть с места происшествия. Один пассажир крикнул мне что-то и повертел пальцем у виска. Извозчик повернулся ко мне и погрозил хлыстом. И тут меня настигло одно пренеприятнейшее воспоминание. Бил отец меня, было дело. Прав докторишко. Это случилось на конюшне. Меня не слушался жеребец «Туз», я взбесился и начал лупить его, что есть силы. Конюхи рассказали отцу и он высек меня собственноручно, причем, на людях. Я это долго помнил. Но это не считается. Я сам виноват. «Туз» был отцовским подарком, очень дорогим жеребцом с родословной.
Показался дом. Пришлось отогнать неприятные картины детства и сосредоточиться на неприятных предстоящих объяснениях. Ноги подкашивались, руки дрожали. Собрав остатки растерянной по дороге решимости, я нетвердо вошел в квартиру. Она была пуста. Разочарование охватило меня. Я понял, что второй попытки объясниться не будет. У меня просто не хватит духу. Возможно, «С» уже лежит мертвый. Возможно, он, заметив слежку, окончательно сошел с ума. Я растерянно ходил по пустой квартире. Сделал раз круг, два. Посмотрел в окно. Зашел в ванну. Меня передернуло от брезгливости. Вышел. Вещи товарищей валялись по квартире как попало. Скомканные листовки украшали стол, пол, но никак не мусорное ведро. Конспираторы чертовы. За диваном лежал холщевый мешок Авеля. Из него торчал «мой» пакет. Пакет, с которым я заявился на Бергассе, 19. Я отогнал мысль, что можно вскрыть пакет, пока никого нет. Но мысль вернулась снова. Еще раз отогнал, еще раз вернулась. Желание заглянуть внутрь становилась все сильнее. Нет. Это опасно. Я подходил к пакету все ближе. Могут заметить. Я сел на диван. Не трогай! Нельзя! Мешок Авеля оказался в моих руках. Что ты делаешь?! Тесемка развязалась удивительно легко. Беги отсюда! Я развернул пакет. Ты пропал! Ты погиб! В пакете была коробка. Все. Это конец. Я поднял крышку.
Внутри ничего не было.
Пусто? Пусто.
Бред какой-то. Я таскал пустую коробку? Меня осенила догадка. Несмотря на опасность быть застигнутым на месте преступления, я сбегал за свечкой и спичками. Горящей свечой водил под бумагой, ожидая, что на ней проявятся буквы. Конспираторы вечно писали послания молоком или лимонным соком. В паре мест бумага пожелтела, но буквы не появились. Я лихорадочно стал возвращать все, как было. Получалось плохо. Послышались шаги. Руки затряслись, бечевка не хотела завязываться в узел. В коридоре раздался голос Анны: «Дорогой, ты дома?» Я замотал бечевку как мог, сунул сверток в мешок и бросил все за диван. «Да, я уже здесь. Только вошел». Голос предательски дал петуха.
– А что тут горело?
– Хотел, понимаешь, выкурить сигару, а сигары не оказалось.
– С каких это пор ты куришь?
– С тех пор, как ты меня разлюбила.
– Я похожа на ветреную девочку? Мои пристрастия так быстро не меняются. Ты разочаровал меня, но я тебя не разлюбила. Я еще люблю того молодого человека, способного на высокие порывы. Кстати, ты обещал меня сводить в ресторан.
Неожиданный переход. Я сказал, что весь к ее услугам.
– Чудесно. Войнаровский говорил про какое-то знаменитое кафе «Централь». Сходим?
Упоминание о Войнаровском укололо меня. Про кафе «Централь» он услышал от меня.
– У нас тут на Марианхильф есть кафе не хуже. В «Шперле» подают отличный кофе, а «эстерхази» там, вообще, лучшие в Вене. Тем более там нет такой толпы, как в «Централе».
– Люди – это то, что мне сейчас нужно. Хочу окунуться в беспечную светскую жизнь. Так что веди меня в самую гущу. Решено. «Централь». В квартире надо проветрить.
Она явно настаивала, а я был не в том состоянии, чтобы сопротивляться.
Всю дорогу мой мозг был занят раздумьями о пустой коробке. Кому я ее носил? И, главное, зачем?
В «Централе» было не протолкнуться. Столики все заняты. Пришлось сунуть половому, эншульдиген, официанту, чтобы он устроил в самом углу столик, размером с табуретку. Мы еле поместились. Все-таки, женщины – удивительные существа. Еще вчера моя прима была мрачнее пьес Ибсена, а сейчас сияет и порхает, как Наташа Ростова на балу. Пока мы шли к своему столику, она вертелась во все стороны, ловя на себе восхищенные взгляды мужчин и ревнивые – женщин. Место на веранде ей не понравилось, там было слишком пыльно, слишком близко к тротуару. Пришлось порадовать официанта еще раз, и волшебным образом освободилось место внутри зала. Там было гораздо тише. Никакого смеха и громких веселых разговоров. Публика солидно ела, солидно курила и вела солидные
