надежды. Ее шляпка и зонтик давно затерялись в толпе.
Вдруг за спиной раздался голос: « Господин Тараканов?» Я чуть не подскочил от испуга. Сердце рухнуло куда-то вниз к печени и там забилось в истерике. Охранка. Нашли. Я повернулся.
– Сергей Константинович?
–Да.
– Рад. Искренне рад нашему знакомству.
19
– С кем имею честь? – промямлил я.
– Чести вы давно не имеете. С тех пор как предали царя и отечество.
Лицо у незнакомца было злое, тон грубый, вид решительный. Перед такими я пасовал сразу.
– Что вы такое несете? Я никого не предавал.
– Полноте, милейший Сергей Константинович. Вы состоите в подпольной организации, имеющей целью свержение нашего самодержавного царя-батюшки, так сказать.
– Ни в какой организации я не состою, тем более, в подпольной. Одно время был членом яхтенного клуба, но и оттуда вышел. Разрешите откланяться, я спешу, – надерзил я скорее не от смелости, а от отчаяния.
– Не разрешаю, – отрубил незнакомец. – Тем более, куда вы спешите? Анны Григорьевны, как вы изволите знать, нет дома. Давайте лучше отобедаем.
– Не имею привычки обедать в компании незнакомцев, – я сопротивлялся по инерции, уже зная, что соглашусь.
– Евстратий Павлович, к вашим услугам. Пройдемте, дорогой Сергей Константинович. Пройдемте.
Мой новый знакомый взял меня под локоть. Я безвольно дал себя увести.
Аппетит у этого Евстратия Павловича был волчий. Ел он жадно, некрасиво и говорил с набитым ртом.
– Вот я из простых людей. Этикету вашего не знаю. Где вилкой, где ложкой есть, не кумекаю. Отец половым служил. Зато такие, как я – опора престола. А вы знатные и богатые, в ресторанах откушиваете, вы, как есть, предатели. Простые темные мещане во главе с Кузьмой Мининым Святую Русь спасли. А всякие там Шереметьевы, Голицыны к самозванцу переметнулись.
Я смотрел с отвращением на это животное, но от страху не мог ничего ему ответить. Есть я тоже не мог, кусок в горло не лез. Меж тем, сосиски исчезли в пасти филлера. Он принялся за кофе.
– Что за дрянь они тут пьют. Тем более в таких маленьких чашках. Разве ж можно напиться? То ли дело у нас чай из самовара. Напился, аж пот прошибает! Красота, благолепие!
Пил он так же отвратительно, как и ел. Громко прихлебывал, так что люди оборачивались. Чашку держал, оттопырив мизинец. Руки у выходца из народа были, в прочем, белые, холеные, как у купчих на картинках.
– Ну, рассказывайте, Сергей Константинович, как вы докатились до жизни такой? Что вы в Вене делаете?
– В Вене я отдыхаю. Занимаюсь самообразованием. Хожу в библиотеку, как вы сами знаете.
– А ну, перестать! – загавкала опора престола.– Перестать мне тут ваньку валять. Я с вами напрямую разговариваю, потому что все знаю.
– Раз вы все знаете…
– Ты, щенок, не в том положении, чтобы со мной в игры играть, – отбросил вежливость филлер. Хочешь, чтоб с тобой, как со Шмидтом, поступили? Удавили в камере. Без суда и следствия? Можно и так. Да я за сутки получу документы на твою выдачу, как опасного преступника.
У меня предательски задрожала коленка под столом.
– Какие у вас дела с этой актрисулькой?! Что вы затеяли?
– Ни…чего. Ни к..к…каких дел, – я начал заикаться.
Лицо Евстратия приблизилось ко мне. Вонь из его рта была невыносима.
– Дурак. Я тебе добра желаю. Она тебя же использует. Понимаешь, ты, дурья твоя голова! Использует.
– У нас с Анной чув…вства…
– Какие чувства?! Историю Морозова знаешь? У Морозова тоже были чувства и тоже с актрисой. Она из него деньги выкачивала. На нужды партии. Ну как есть сходство?! Его нашли мертвым в отеле. Писали, что застрелился. Вранье! Это ж его соратники кокнули! И тебя кокнут.
У меня все внутри рухнуло. Господи, как противно, что этот мерзавец повторяет мои же подозрения. Теперь дрожала не одна коленка, меня трясло всего.
– Я ничего не знаю. Мне ничего не говорят. И денег я… больших не выделяю.
– Вот и правильно, что не даете денег, – Евстратий снова стал вежливым. – Правильно. Вы же князь! Настоящий князь. Хоть только и по папеньке. Зачем вам яшкаться со всякой нечистью? Я вам, Сергей Константинович, помогу. Вы мне поможете, я вам.
Как? – вырвалось у меня.
– А я научу. Вам ничего не говорят? Это значит, не доверяют. Так это… – Евстратий сделал паузу, как в театре, – надо… чтобы доверяли. Сергей Константинович, надо чтобы вам доверяли. Надо сделать им что-то полезное, понимаете? Что вы можете им сделать полезное?
Я понимал, что если отвечу на вопрос, то стану предателем.
– Я обещал найти печатную машинку с русским шрифтом. Но не нашел, – сказал я тихо.
– Господи, ерунда-то какая. Это мы вам в миг организуем.
Тут мне в голову пришла мысль сделать хоть одно доброе дело.
– Одного человека хотят убрать. Он ни в чем не виноват. Помогите ему.
Евстратий тут же встал в стойку, как гончая на охоте. Я рассказал историю про «С». Правда, по-своему. Без подробностей о моей жалкой роли в этом деле. Шпик задал несколько вопросов и быстро заторопился на выход. «Дела-с, Сергей Константинович. Дела-с. По поводу вашего знакомого не беспокойтесь, вмешаемся и разберемся», – уверил меня Евстратий покровительственным тоном, когда мы покинули пивную. Лицо его сияло как начищенный пятак. Так и представляю, как он радостно докладывает обо мне своему начальству.
– Встречаемся завтра в четыре пополудни в церкви Михаила-архангела, – Евстратий протянул мне руку для прощания.
– Почему там? –я пожал его руку с содроганием.
Евстратий ухмыльнулся, отвернул пиджак. На внутренней стороне мелькнул значок со святым Михаилом.
Боже, я пожал руку черносотенцу!
20
Паранойя у «С» эволюционировала неожиданным образом. Теперь у него есть не только преследователи, но и защитники. Настроение его явно поднялось, но доверие ко мне несколько ослабло. Он двигается в сторону вымышленного мира, в котором ему более комфортно. В отличие от него «Т» пришел в крайне тяжелом состоянии. Начал с призывов смерти на свою голову. Это напомнило мне его рассказ, о том, как он хотел покончить с собой, вызвав какого-то солдафона на дуэль. Видимо, его нарцисизм подвергся очередному удару. Всю ночь его мучили кошмары. Впервые, за долгие годы. Он идет по темному коридору, но почему-то среди свисающих корней. Пытается кого-то догнать, какую-ту мелкую тварь. Идет на страшный звук. То ли рычание, то ли плач. Дверь распахивается, он оказывается на вонючей помойке, на скотобойне. На горе из гниющих трупов сидит медведь, рвет тушу свиньи или лошади. Медведь видит «Т», кланяется и зовет присоединиться к трапезе. Затем сажает «Т» себе
