За шесть месяцев, что длилась выставка, ни один высокопоставленный гость не обошел вниманием универмаг «Маршалл Филд», где Гарри Селфридж лично проводил экскурсии по магазину. Сам Филд на время визитов знаменитостей исчезал – он находил их столь же безвкусными, как и разговоры с прессой. Филд относился к журналистам с неприязнью и недоверием, в то время как Гарри понимал силу огласки и помогал репортерам как только мог. В газетах его описывали как «добродушного управляющего розничным отделом Маршалла Филда», и это описание подходило ему безупречно.
Ближе к завершению выставки у гостей появилась возможность осмыслить увиденное и подвести итоги. Во-первых – и это было важнее всего, – им были открыты чудеса электричества, которое само по себе было иконой технологического прогресса. Они пили первые в мире газированные напитки, ели первые в мире гамбургеры и видели самый большой в мире кусок сыра, который весил тринадцать тонн. Они отправили открытки друзьям с первыми в мире сувенирными марками, с удовольствием ознакомились с новинками кулинарии, такими как «квакерские» овсяные хлопья и смесь для блинов тетушки Джемаймы, и просто влюбились в велосипед. Некоторым довелось послушать симфонию Дворжака «Из Нового Света», которую он сочинил специально для выставки, другие видели, как «электротахископ» Аншутца проецирует на экран первые в мире движущиеся изображения. Мэр Харрисон, слушая похвалы коллег в День мэра, 28 октября, должно быть, по праву гордился собой, но почивать на лаврах ему осталось недолго. Той же ночью он был убит Юджином Прендергастом, который в свою защиту впоследствии объявил себя сумасшедшим. Прендергаст проиграл дело и был казнен.
Всемирная выставка оказала сильное влияние на Гарри Селфриджа. Своими глазами увидев, как следует развлекать людей, впоследствии он постоянно потрясал лондонскую публику всевозможными техническими инновациями. Сама выставка стала не только предтечей всевозможных тематических парков – от Кони-Айленд до Диснейленда, – но и источником вдохновения молодого писателя Фрэнка Баума, который превратил «Белый город» в «Изумрудный город» страны Оз.
Всемирная выставка отразила перемены, которые повсеместно происходили в западном мире, и в первую очередь затрагивали женщин. Во время выставки в Чикаго состоялся съезд «Всемирного женского конгресса», на котором более ста пятидесяти тысяч женщин собрались послушать выступления Элизабет Кэди Стэнтон и Люси Стоун. Свежие идеи как из рога изобилия сыпались со страниц многочисленных женских журналов, которые теперь пользовались огромным спросом. Женщины в Чикаго начали сами ездить в трамваях и по надземной железной дороге. В моде тоже произошли сдвиги. До полного отказа от корсетов женщинам предстояло подождать еще десять лет, но произошла важная перемена в форме и весе одежды – все больше женщин начали носить костюмы-двойки и блузки.
Гарнитур из юбки и жакета впервые появился в Америке во времена Гражданской войны. Женщины из интеллигенции и профессионального класса продолжили носить такие наряды, называя их «эмансипационным костюмом». Модницы-реформаторы открыли для себя также мягкое белье с застежками спереди и сшитое из тонкой шерсти по технологии доктора Ягера или из хлопка по технологии доктора Келлога. Жены помещиков и нуворишей, однако, до последнего цеплялись за формальные турнюры, которые носили и утром, и вечером, пока «двойка» с ее почти военным кроем и юбкой клиньями не получила могущественную покровительницу в лице очаровательной жены принца Уэльского, принцессы Александры, за модными предпочтениями которой, затаив дыхание, наблюдали все американки. Как ни странно, основоположником этой модной тенденции был не Уорт. Им стал гениальный британский портной Чарлз Пойнтер Редферн, который шил для принцессы костюмы – из твида для охоты и из сине-белой шелковой ткани в рубчик для прогулок на яхте. Костюм все еще туго стягивался в талии, но турнюры исчезли, а рукава были пышными на плечах, но сужались ниже локтя.
Мода на строгие юбки и узорчатые блузы с широким воротником спровоцировала производство значительно более качественной одежды прет-а-порте. В «Маршалл Филд» все еще оставались швейные мастерские, но теперь на складах как в этом, так и в других универмагах появились огромные партии нарядов, изготовленных на фабриках Нью-Йорка и Чикаго.
«Новая американка» в представлении средств массовой информации активно занималась спортом, особенно теннисом, что само по себе задало еще одну модную тенденцию. Игроки в теннис носили более мягкие юбки и простые блузки, поверх которых набрасывали расстегнутый хлопчатобумажный жакет. Нигде этот образ не предстает так явно, как на рисунках художника Чарлза Гибсона. «Девушка Гибсона» увидела свет в 1890 году и на протяжении следующих двадцати пяти лет представляла собой идеал американки. Высокая, стройная и грациозная молодая женщина с небрежно убранными волосами и в спортивной одежде оказала огромное влияние на моду. Женщины хотели выглядеть как она, одеваться как она и жить как она.
Одной из форм спортивных упражнений для женщин стал танец, а именно – «программа для растяжки и постановки тела», разработанная французом Франсуа Дельсартом и завоевавшая огромный успех в Америке. Упражнения Дельсарта не предполагали сильной нагрузки на организм, они скорее учили грации и самоконтролю. Его система предшествовала современному танцу, первыми исполнительницами которого стали Лои Фуллер и ее ученица Айседора Дункан, в 1895 году начавшая свою карьеру именно в Чикаго – считавшемся тогда самым прогрессивным городом Америки. На пробах в ведущее варьете Чикаго, сад на крыше «Масонского храма», Айседора произвела неизгладимое впечатление на управляющего Чарлза Фейра, и тот тут же предложил ей место. Однако этот любитель сигар хорошо знал свою аудиторию и сомневался, что танцевальная программа Айседоры придется им по вкусу. «Начни с греческого образа, – предложил он, – затем переоденешься во что-нибудь со множеством юбок и кружев, чтобы размахивать ножками». У Айседоры в багаже была только одна «греческая» туника, и не было денег на покупки, так что Фейр отправил ее к своему другу Селфриджу.
Помогая Айседоре подобрать красную льняную материю, белую кисею и кружевные воланы для наряда, Селфридж был совершенно очарован. Айседора и ее «Калифорнийская фавна» стали сенсацией, а Селфридж, предоставивший костюм, лично наблюдал за представлением из зала. Впоследствии некоторые говорили, что Селфриджу доводилось не только одевать, но и раздевать мисс Дункан – она верила в свободную любовь, а Гарри был привлекательным мужчиной со слабостью к танцовщицам и женой, которая зачастую уезжала за сто с лишним километров, чтобы следить за постройкой их внушительного псевдотюдоровского особняка на берегу Женевского озера. Как бы то ни было, Айседора Дункан и Гарри Селфридж оставались друзьями до самой смерти танцовщицы.
Филд тем временем продолжал расширять свое портфолио недвижимости, и одно из его приобретений имело особую значимость. В 1898 году единственный сын Леви Лейтера Джо, который прежде достигал выдающихся успехов, только когда делал высокие ставки в покере, решил сколотить собственное состояние, сделав ставку на мировой рынок пшеницы, и скупил все зерно, на какое у него хватило денег. Когда чикагскому мясному барону Ф. Д. Армору срочно понадобилось девять миллионов бушелей, он обратился к юному Лейтеру, а тот отказался продавать. Армор не собирался терпеть, чтобы им помыкал «нахальный мальчишка». Он отправил флотилию ледоколов по замерзшему озеру в Дулут, закупил пшеницу для себя, а заодно влил на рынок девять миллионов бушелей зерна. На юного Джо Лейтера посыпались требования о внесении дополнительного обеспечения на общую сумму десять миллионов долларов. Чтобы спасти сына от неизбежного банкротства и, возможно, тюремного заключения, Леви Лейтер был вынужден срочно обналичить свои активы, в том числе ценный участок земли на углу Стейт-стрит, на котором располагался универмаг «Шлезингер и Мейер» и за который Филд заплатил своему бывшему партнеру два миллиона сто тридцать пять тысяч долларов.
Финансовый крах Лейтеров привел к неприятным последствиям и в Лондоне, где дочь Лейтера Мэри, ныне леди Керзон, готовилась к вступлению в должность вице-королевы Индии, составляя пышный гардероб. Нарядами и украшениями дело не ограничивалось. Джорджу Керзону требовалось множество военных форм, кроме того, пара должна была заплатить покидающему пост вице-королю за винный погреб, лошадей, экипажи и столовое серебро. Керзон, у которого собственных средств было мало, никогда не сомневался, что богатый тесть обеспечит их всем необходимым. В результате все, что он получил от Леви Лейтера, – это три тысячи фунтов и новую тиару для Мэри, и был вынужден унизиться до того, что попросил выплатить ему жалованье авансом.
