– Вовсе нет. Я таскаю камни, чтобы устроить себе комнату – это отлично согревает. Или хожу в лес, собираю сучья. Я уже много набрала. Это мои дрова. Я развожу огонь, греюсь и стряпаю себе еду.
– Еду? А чем же ты питаешься?
– Картофелем.
– Вареным?
– Нет, у меня пока еще нет чугуна для варки. Я кладу его в золу под огонь; он так хорошо поджаривается, и это так вкусно.
– И ты больше ничего не ешь?
– Нет, господин Мишо.
– И ты разводишь огонь в твоей берлоге?
– Нет, в особой комнате наверху.
– Но неужели ты не боишься проводить ночи в этой мрачной башне?
– А вот и нет, – смеясь, ответила девочка, – напротив, случается, что я сама кое-кого пугаю!
– Как так?
– Представьте себе, господин Мишо, в первое время моего пребывания в башне я однажды ночью услышала какой-то странный шум, какие-то жалобы, стоны и рыдания… А потом вдруг громкий глухой голос загудел: «Я бывший владелец замка! Я убил свою мать! Горе! Горе! Кто пришел сюда? Берегись! Я уведу тебя в самую глубь ада! Горе! Горе!» Скорчившись на своей постели, я сначала не знала, что и думать, мне стало страшно… Но вдруг мне пришла в голову мысль, что это просто чья-нибудь злая шутка. Я предоставила голосу стонать сколько угодно. Это продолжалось самое малое полчаса, потом я услышала шум удаляющихся шагов… Следующей ночью, так как я была уверена, что повторится то же самое, я взобралась на самый верх башни и взяла с собой несколько пучков соломы. Около полуночи стоны возобновились, и тот же голос опять затянул свое: «Я бывший владелец!..» Тогда я начала махать передником с высоты башни, как будто бы это были крылья птицы, производя при этом такой же шум, и, приложив свернутую в трубочку руку ко рту, стала подражать крику совы, но гораздо громче, чем кричит обыкновенная сова. Затем я зажгла в одном из отверстий башни пучок соломы и стала дуть в него, так что посыпались тысячи искр. Тотчас же по стуку сапог я смогла заключить, что кто-то удирает во всю прыть. Мне удалось испугать того, кто пугал меня! Он больше не возвращался. И я поняла, что у него пропала охота повторить свою проделку, потому что, когда я после того встретилась с ним, он посмотрел на меня такими удивленными глазами, словно хотел сказать: «Неужели это возможно, неужели ей не страшно там, в башне?..»
– Разве ты знаешь его?
– Еще бы! Как не знать…
– Кто же это?
– Да это Грибью, противный мальчишка; он зол на меня с тех пор, как я поселилась здесь, и как только можно устроить мне какую-нибудь неприятность…
– Знаю, знаю, Пьер говорил мне об этом. А ты не боишься, что этот разбойник придумает еще какую-нибудь штуку?
– Посмотрим! – с беззаботной уверенностью ответила девочка. – Я знаю, что он способен на все, но, во-первых, он трус, а, во-вторых, я не без защиты.
– Пусть так; но разве ты не хотела бы жить в доме, где ты спокойно могла бы зарабатывать свой хлеб?
– Я не говорю «нет», господин Мишо, но теперь у меня в голове другая мысль. Я никому не приношу вреда, ничего ни у кого не прошу; мне хотелось бы жить независимо, по-своему, чтобы увидеть, чтобы убедиться…
– Это все прекрасно, но посмотри, твои руки совершенно растрескались от холода, на них даже кровь выступает.
– Это ничего не значит! – сказала Мари, равнодушно посмотрев на свои руки.
– У тебя нет одежды.
– Будет, господин Мишо.
– Каким образом?
– Уж это мое дело, господин Мишо.
– Какая же постель у тебя там? – продолжал расспрашивать фермер, наклоняясь к отверстию.
– Хорошая солома, а под нею мох.
В то время как она отвечала, фермер внимательно прислушивался и наконец сказал:
– Мне кажется, будто что-то шевелится и храпит в твоей комнате. Что это такое, скажи, пожалуйста?
– Ах, это! – улыбаясь, ответила девочка. – Это мой бедный Волчок. Он не знает вас и поэтому ворчит.
– Волчок? – повторил фермер. – Кто это?
– Ах, это целая история…
– Расскажи.
– С удовольствием! Тем более, что если бы вы жили в деревне, то, наверное, узнали бы ее и без меня. Так вот, на другой день после моего переселения – это было в воскресенье утром – я, как всегда, пошла к обедне. Выйдя из церкви и случайно обернувшись, я увидела большую, несчастную, очень некрасивую собаку, с впалыми боками, в которую дети бросали камни и кричали, что она бешеная и что ее надо убить. Мужчины кричали вместе с ними, а женщины в страхе убегали.
Все волновались. Не знаю, что случилось с бедным животным, но оно пятилось, опустив голову, уши и хвост. Жалко было смотреть на эту собаку… Она бежала мимо людей, никого не желая укусить, а напротив, очень жалобно глядя то на одного, то на другого… Мне рассказывали, что бешеные собаки кусают всех, кто им встретится. Вот я и подумала, что эта собака не бешеная, а только потерялась; что она голодна, несчастна и запугана… А люди все продолжали кричать: «Убейте ее, убейте!», и камни летели в собаку; мужчины, у которых были палки, старались ударить ее…
Пробегая мимо крестьянина, у которого была огромная дубина, она получила такой сильный удар, что взвизгнула и упала со сломанной задней ногой, испуская раздирающий душу вой. Она корчилась, еле тащилась дальше и жалобно раскрывала пасть. Тогда я вспомнила, как мне рассказывали, что бешеные собаки никогда не воют и не визжат. Увидев, что на нее набросились, чтобы окончательно добить ее, я подбежала к ней, протягивая руки, как бы защищая ее. Мне кричали: «Берегись, она тебя укусит, и ты умрешь!» Но я отвечала: «Нет, нет, не бойтесь!» И в самом деле, она как будто поняла, что я пришла ей на помощь, потому что прижалась ко мне, пряча свою морду в моем платье.
Меня хотели оттащить от собаки, чтобы убить ее, но я сопротивлялась изо всех сил; я нагнулась и обхватила ее руками. Она опять поняла мое движение и стала лизать мои ноги. Тогда я сказала: «Вот видите, она не бешеная, она не кусается, а лижет меня».
«Это правда!» – сказали люди. Но тем не менее многие хотели убить собаку, так как у нее была переломана нога и надо было ее прикончить; но мне наконец удалось отделаться от этих злых людей. Я взяла собаку на руки, но она была слишком тяжелая – с доброго теленка величиной! Тогда я взвалила ее себе на спину и понесла. Она позволяла все, угадывая, что все это делалось для ее же пользы; иногда только она визжала от боли, когда я дотрагивалась до ее больной лапки. Но я смогла донести бедную собаку до башни, не причинив ей особых страданий. Я уложила ее на солому и осмотрела ее лапу; она была сломана, как сучок, у которого осталась целой только кора. Я вспомнила, что видела в городе маленького мальчика, которому хотели вправить руку и привязали ее к дощечке. Я попробовала сделать то же самое; я обвязала лапу моим платком, который разорвала на ленточки. На следующий день я посоветовалась с коновалом, и он мне объяснил, что надо делать; надо только около месяца не позволять собаке ходить. Но она и сама не хочет, а все лежит. Она только встает, чтобы поесть и попить из чашки, которую я купила для нее. Ах, какой это терпеливый больной! Он с удовольствием подчиняется моим заботам, мой бедный Волчок. Я его назвала Волчком, потому что он похож на волка, но при этом он такой кроткий. Я надеюсь, что он поправится.
Мари смогла донести бедную собаку до башни, не причинив ей особых страданий.
– Чем же ты его кормишь? – спросил фермер.
– Тем же, что ем сама, – картофелем. О, он непривередлив! И больная нога не отнимает у него аппетита. Даже приятно смотреть, с каким удовольствием он ест.
– Да, но это же уменьшает твои запасы, которые и так невелики.
– Там посмотрим! – беззаботно ответила девочка.
– Но все-таки тебе приходится кормить собаку, которая никогда не окупит твоих расходов, и я вообще не понимаю, как это ты так легко относишься к своему положению.
– Не беспокойтесь, господин Мишо, не беспокойтесь!..
– Ты слишком молода, дитя мое, – отечески возразил добрый фермер, – я знаю то, чего ты можешь еще не знать, и мне кажется, ты выбрала опасную дорогу.
– Благодарю вас за вашу доброту, господин Мишо, но моя дорога, может быть, приведет меня дальше, чем вы думаете.
– Объясни, как это так?
– О, Боже мой! Вы будете смеяться надо мной, потому что это вам покажется странным. У меня есть идея, и, мне кажется, довольно удачная; если не удастся осуществить ее, то я не стану упрямиться; я не позволю себе пропасть.
– Но пока тебе удастся воплотить свою идею в жизнь, ты будешь страдать, тогда как если бы ты хотела… Выслушай меня! Все, что Пьер и его мать говорили о тебе, навело меня на мысль взять тебя к себе, потому что я верю, что ты хорошее, доброе дитя. Я возьму тебя в пасту́шки или в помощницы мамаше Бюрель, с которой ты будешь служить вместе. У тебя не будет таких неприятностей, как у господина Гюро; у меня нет обыкновения мучить людей.
– О, я это очень хорошо знаю. Пьер не может нахвалиться на вас.
