ближайщий месяц. Но когда он делал, как ему скажут? Ему сказали, что рука никогда не восстановит былую силу и подвижность. Но когда он кому-то верил?
Яркое, но ставшее непривычно ходолным северное солнце, играло на начищенных до блеска пуговицах, оттисненных железом петлицах воротничка. Мельхиот сорвал аксельбанты своего прославленного полка. Сорвал яркие шевроны. Оставил только наплечные нашивки младшего сержанта. Которые вскоре обесчали заменить лейтенантскими эполетами.
Он терпеть не мог моду некоторых, превращать строгий черный гвардейский китель или шинель в подобие петушиного, щегольского камзола, навешав на него галунов и аксельбантов.
Под кителем, пристегнутый к простой черной шелковой рубашке, сиротливо выглядывал орден. Но он стоил иных десяток… Мельхиот сам не был уверен, зачем он надел его. И это его раздражало. Из-за этого раздражения, он презирал этот орден еще больше.
Конь сошел на ленивую рысцу. Мельхиоту понравился этот зверь. Он не любил раньше верховую езду. Потому что, как и всем остальным, его заставляли ею заниматься.
Он наслаждался густым и холодным северным воздухом. Наслаждался видом родных земель.
«Огонь. Сжечь все!»
Ему нравились эти ухоженные зеленые насаждения. Целые поколения дворян, виконтов и простых сервов выращивали их. Облагораживая узкие проспекты пригорода Клайдмора.
Нравились вычурные чугунные фонари. Ровная кладка приветливых улочек. Строгие черты добротных каменных домов. Пригород Клайдмора, да и сам город, не был сильно зажиточным местом. Не то, что южные табачные плантации. Люди здесь жили проще. Предпочитая балюстрадам из дорогого мрамора витиеватые чугунные ограды. Позолоченным листьям гирлянд плющи и декоративные лианы. Высоким резным колоннам аккуратные, подстриженные зеленые насаждения.
Фасады домов украшали не статуи, поражающие своей откровенной вульгарностью или полетом фантазии, понятным только скульптору, и кучке уточенных ценителей. Как это было модно сейчас в крупных, богатых городах южной Меллоны, куда стремилась вся молодежь. А простыми деревьями. За ними следили. За ними ухаживали. Их любили.
Жители Клайдмора словно поставили себе целью жизни, доказать что и из простых материалов можно сделать фасад, достойный принимать аристократических особ.
Дом. Неужели он был дома? После стольких лет? Девять? Кажется, девять прошло с тех пор, как он покинул отчий дом. Врочем, не совсем покинул. Скорее его выставили. Подбросив к дверям гвардии.
«Ублюдки, чего пялитесь?»
Высокий статный всадник привлекал к себе внимание. Его мундир действовал на пригородских барышень как магнит. Помехой их интересу не могла послужить даже покрытая мелкими шрамами физиономия. Наоборот, они придавали ему в их глазах шарму. А при виде перевязанной руки они томно и взволнованно вздыхали. Известное дело: оборванец, весь в шрамах — мерзавец и разбойник; статный солдат, одетый в китель — благородный воин. Им и в голову не приходило, что порой все могло быть совсем наоборот.
Люди оглядывались на него. Шептались, при его виде. Он замечал искры узнавания и удивления на некоторых лицах. И удивлялся сам, что на них не мелькало ни тени неприязни или снисходительного презрения, с которыми он их помнил.
Бастард. Слишком благородный, что бы сервы принимали его. Сын виконта, слижком низкого происхождения, что бы дворяне протягивали ему руку.
Это он? Фасад по которому он бегал босоногим мальчуганом? Как же он ненавидел этого беззаботного паренька.
Здесь он играл с друзьями. У него были друзья? Сейчас он не был в этом уверен. Болтливый Гордон из соседской улочки.
Он не выдержал и скривился. Могло показаться, что ему доставляет боль раненная рука. Мелборны. Они были дворяне, у них была своя фамилия. Гордона постоянно ругали за то, что он играл с драчуном и задирой, сыном виконта.
Толстяк Хиллард. Добродушный сын ремесленника. Брюзга Майрон — хитрый и трусливый нобильский бастард. Их лица сами собой всплывали глубого из недр его мозга, куда он их запрятал, перед его мечущимся внутренним взором. Каждое лицо, восстановившись в памяти преобретало черты утопленника. Он не мог это исправить как бы не хотел. Но он уже не сопротивлялся. Какой смысл бежать от самого себя?
И, конечно, красотка Джейси. Перед его взглядом из ее мутных глаз потекли кровавые слезы. Они текли по слегка вздувшимся бледным щекам с проступившими черными венами, посиневшим губам. Которые Мельхиот когда-то с такой страстью целовал.
Мертвецы. То все были лишь прахом его памяти. Этих людей для него больше не существовало. Кто они? Чем они отличаются от десятков тех, что он убил? У тех тоже была своя маленькая, ничего не значащая для Мельхиота жизнь.
Он шел по утоптанной, стройной дорожке фасада отгороженного переулка. Меж колонн высоких деревьев. Справа закудахтали две модно размалеванные фрейлины, бросая на него заинтересованные взгляды. Он не помнил их.
«Здесь это случилось в первый раз. Прямо на этом самом месте. Мразь… Какая же я мразь.»
Он повернул голову. В нескольких шагах. В парадных дверях двухэтажного длинного кондоминиума стоял лысеющий мужчина. Правая рука его нервно дергалась. За ним, с прижатой ко рту рукой стояла чопорная дама, с таким видом, словно увидела привидение.
«Я и есть привидение. Я прах их надежд, их мечтаний, которым никогда не суждено сбыться.»
Мужчина торопливо подошел к гвардейцу. Он с трудом сдерживал влагу глаз. Он завороженно рассматривал Мельхиота.
Наконец, он схватил его за плечи. Он смотрел в его бесцветные глаза, пытась разгядеть в них что-то, понятное только ему одному. И отводил взгяд. Рассматривал каждый шрам на его лице. И снова возвращался к глазам. Все было в его взгляде. Вера, упование, страх, любовь, тревога. И снова отводил. Его правая рука была почти нежна, схватив раненную Мельхиота. Мужчина, оказавшийся вблизи уже почти стариком, улыбнулся.
Не таким помнил его Мельхиот. Не этим скукожившимся нервным старцем, от которого веяло едва заметным запахом портвейна. Не тем суровым и властным воином, который когда-то оставил его перед воротами академии.
Он осторожно отодвинул полу кителя, и удивленно посмотрел на орден. — «Многим ли, за эти девять лет, ты позволял подступать так сокровенно? Сколькие заплатили смерти, за право оказаться к тебе так близко? Моя жизнь отныне сплетена с ними воедино. Сплетена смертью. Смертью.»
«Мой отец.»
В его новой улыбке промелькнула гордость. Из глаз прокатилась сиротливая слеза. В этот момент Мельхиот ненавидел этот орден сильнее, чем когда бы то ни было. Он почти жег ему грудь.
Старик обнял Мельхиота, насколько смог дотянуться.
— Добро пожаловать домой, сын.
Женщина медленно подступала. На строгом лице пожилой дамы катились слезы, не в пример обильнее мужа. Она не так изменилась. Разве круги под глазами еще больше потемнели. Добавилось сухих морщин. Слезы скатывались в них, увлажняя лицо. Делая его
