Бога множество путей, привел он афоризм мудрецов, тем самым превысив свой словесный лимит, и немедленно снова спрятался за непробиваемой стеной молчания.
После слов отца наступила пауза, Мика всхлипнул, утер слезу пальцем и, успокоившись, спросил: «Но кому я буду нужен, если не отслужу в армии? Кто меня полюбит?» — «Ты найдешь ту, что полюбит тебя и твое огромное сердце, — утешила его Ноа от имени всех женщин. — Она увидит твои замечательные черты характера, твою бесконечную щедрость, а не твою армию и не ранг, не все эти бесполезные внешние качества. Поверь, армия — в самом деле ерунда. Никому не нужные игры эго». — Она горячо обняла его, а за ней и отец, только быстро и неуверенно, обнял Мику.
— Это был единственный раз на моей памяти, когда папа кого-то обнял, — признался Йонатан Алисе, ненадолго отвлекшись от Мики. — Даже в канун субботы, во время благословения детей перед кидушем, труд обнимать нас он оставлял маме, а сам убегал принести вино и капнуть в него воды по хасидскому обычаю, принятому у них в семье, — лишь бы никого не обнимать.
Йонатан вновь украдкой глянул на Алису — на сей раз она намеренно избегала его глаз. Он был убежден, что она задается лишь одним вопросом: помешательство Мики и близкое к аутизму отчуждение Эммануэля — генетические ли они?
Но если он сейчас не избавится от этого груза, не переложит на нее все эти тяжести, окружающие его жизнь и угрожающие повергнуть его, то когда же? Да и какой смысл продолжать скрывать лицо под маской и встречаться с ней, если ему придется играть перед ней роль красавца и храбреца, успешного человека, одного из тех, у кого все получается, чья улыбчивая семья будто вырезана из рекламной брошюры о новостройках для религиозных общин. Он рассказал об альтернативной службе, которую Мика проходил в центре «Мория» в Бней-Браке, что-то вроде клуба для детей из распавшихся семей. Не скрыл от нее ни гигантских трат брата, ни даже того случая, когда Мика зашел в книжный магазин на первом этаже иерусалимского автовокзала, приобрел книгу «Вечный оптимизм» Лени Равица в пятидесяти трех экземплярах, затем встал у входа в автовокзал и принялся раздавать их каждому, кто казался ему грустным. Шепотом Йонатан поведал ей о мнимой разумности, приходящей к Мике с приемом лекарств, вызывающей у него ощущение, что он — как все, что он может отлично справиться и без «химических таблеток», и эта мысль влечет за собой прекращение их регулярного употребления и новую волну сумасшествия.
— И как же ты так живешь, Йонатан? — спросила Алиса, и черты ее лица стали тоньше и нежнее.
Ему хотелось, чтобы она спросила еще раз. Иногда один простой вопрос значимее любых горячих слов любви. Зелеными глазами, медленной, пронзительной мелодией в полутьме молитвы «Коль нидрей»[71] пусть спросит: «И как же ты живешь, Йонатан, как ты с этим живешь?» Но она молчала, ожидая от него ответа. Несмотря на ее молчание, он не испугался. Наоборот. Ему казалось, что в это мгновение в ней утверждается судьбоносная решимость, которая передается и ему.
Алиса не перебивала, пока он говорил, потом немного помолчала и сказала:
— Йонатан, я с тобой, — и сложила вместе ладони в подобии учтивого японского поклона. Казалось, она едва сдерживается, чтобы не прикоснуться к нему. Он намеренно искал в ее голосе изъян, подвох, но, вероятно, его погруженность в судьбу Мики покорила ее сердце, и даже его растерянность была ей мила, и оба уже знали, что они будут вместе. Бывает такое мгновение между людьми, решившими принадлежать друг другу, несмотря на сомнения и желание отдалиться, убежать, вернуться к одиночеству. Потом, так почти всегда случается, это мгновение исчезает неизвестно куда, и каждый ищет его — этот поиск причиняет боль, и в нем вся суть одиночества.
Бросив взгляд на часы, Йонатан спохватился:
— Ой, уже полдвенадцатого, давай-ка двинемся в сторону Иерусалима, а то скоро кончатся автобусы, и мы тут промерзнем всю ночь.
На затекших ногах они вышли из своего временного пристанища, которое объединило их, стало приютом для зарождающихся нежности и доверия, связало невидимыми, но прочными нитями.
— Мы провели тут четыре часа, — с гордостью сообщил он ей, они пустились бежать по тротуару и поймали такси до автовокзала. У входа в автовокзал несколько шумных рабочих — иммигрантов из Эритреи — столпились вокруг хрупкой, как стебелек, женщины, по виду непалки. Та, указывая пальцем на одного из рабочих, с сильным английским акцентом орала: «Это он! Это он! Я уверена!» Пожилой полицейский пытался вмешаться, на ломаном английском что-то говорил женщине, которая не прекращала яростно жестикулировать.
Мимо проехало желтое маршрутное такси, Йонатан догнал его и постучал в дверь. Водитель открыл окно, Йонатан торопливо спросил:
— Сколько до Иерусалима?
Водитель раздраженно ответил:
— Тридцать.
— А за пару? — не успокаивался Йонатан, и водитель рявкнул:
— Да залезайте уже, нашел время доставать, сколько за пару, дай уехать поскорей из этого ада, не видишь, что ли, что тут все превратилось в Гарлем?
Впервые Йонатан ощутил, что он и она заключены в одном, коротком и немного смешном, слове — пара.
На следующий вечер Йонатан явился в ее комнату в общежитии и оставил дверь приоткрытой, чтобы не оказаться с ней наедине — царь Соломон, разбиравшийся в любви, постановил запрет на уединение. Алиса была взволнована его приходом и приготовила особое угощение — лосось, картофель со сливками и мелко-мелко, как она одна умеет, нарезанный овощной салат.
— Я чувствую, что со вчерашнего дня мы уже пара, — радостно заявила она ему посреди ужина, и крупные серьги в ее ушах раскачивались, словно вторя ее словам.
Потом они перешли на придвинутый к стене зеленый диван, и Алиса сказала:
— Какая удача, что моя соседка Рони уехала домой, и мы можем спокойно быть вдвоем.
Они стали весело болтать, искать общих знакомых, и Йонатан ожидал, что весь вечер пройдет в приподнятом настроении. Но как только он об этом подумал, ее лицо внезапно посерьезнело, и она спросила:
— Знаешь ли ты, забавный человек, что я заметила, как ты ушел вчера от ответа на мой вопрос, как ты живешь с безумием
